Игорь Всеволожский - Амурские ребята

На дворе вдруг хрипло и отрывисто залаял Касторка. Так он лаял всегда на чужих. Павка перестал копать и прислушался. Кто-то тихонько царапался у калитки.

— Туши фонарь, — шепнула Варя Анне, и Анна дунула на фонарь. Наступила полная темнота. Варя тихо вышла. Павка слышал прерывистое дыхание Анны. Он понял, что женщины затеяли что-то опасное, за что здорово может попасть от японцев. Со двора послышался Варин голос.

— Кто там? — спрашивала она.

— Тяжело больной к профессору, — сказал кто-то за калиткой.

— Профессор в госпитале, — дрогнувшим голосом ответила Варя.

— У больного оспа, больной волнуется, — ответили за калиткой.

— Входите, — сказала Варя и стала отпирать калитку.

Павку вдруг осенило, что «у больного оспа» — это условный пароль! Совсем как в «Сюркуфе, грозе морей». Когда Сюркуф приходил к своим друзьям, он всегда говорил: «Море волнуется». И перед этим паролем растворялись все двери.

Варя прикрикнула на Касторку, и он затих. Она тихо поговорила с кем-то, потом снова слегка скрипнула калитка, на улице послышались тихие, удаляющиеся шаги.

Варя вошла в сарай.

— Зажигай, Анна, — сказала она.

Анна зажгла фонарь. В руках у Вари Павка увидел какой-то сверток и большой черный револьвер.

— Господи! А он сам не выстрелит? — тихо ахнула Анна.

— Он сам никогда не стреляет, — пояснил Павка, удивляясь ее безграмотности. — Где же видано, чтобы револьвер сам стал стрелять?

Неглубокая ямка была готова. Варя стала укладывать в ямку сумки, пакет, револьвер.

— Зарывать? — спросил Павка.

— Зарывай, — сказала Варя.

Павка накидал землю, затоптал яму ногами.

— Никому, Павка, не проговорись, слышишь? — сказала Варя.

— Что я, дурак, что ли? — обиделся Павка. — Гроб-могила, три креста.

Это было самою страшною клятвою амурских пиратов.

Павка сам не знал, что бывает с нарушившим страшную пиратскую клятву. Но уж что-нибудь наверное случится, пахнущее могилой и гробом.

Павка оставил женщин на дворе и вернулся в подвал. Он лег и долго не мог заснуть.

— У больного оспа. Больной волнуется, — пробормотал он. Рядом с ним совершаются такие непонятные вещи!

Наконец он заснул и во сне увидел Сюркуфа. Сюркуф был одет в свой обычный костюм — в красный камзол с кинжалом у пояса, но как две капли воды был похож на Косорота.

— Ну, капитан, — сказал он Павке, — прикажи полный ход вперед.

И Павка увидел, что он стоит на мостике большого стального корабля. Корабль плывет по бурному морю, море пенится и брызжет на палубу, а Павка командует:

— Полный вперед!

Все Павку слушаются, матросы прибегают за приказаниями. На горизонте показываются неприятельские корабли.

Павка приказывает:

— Открыть огонь! — и вдруг видит Глашку.

Она поднимается по трапу на мостик, смотрит бесстыжими глазами и говорит:

— Мне скучно. И я хочу итти в матросы.

А Косорот-Сюркуф смеется и говорит:

— Возьми ее, Павка, в матросы. Не обижай ее. Она хоть и отчаянная, а все же девчонка.

И пропадает вдруг Косорот, и нет больше корабля, и стоит Глашка против Павки в густом лесу. По лесу ходит Митрошин медведь, а у Глашки лицо грустное и бледное, совсем как тогда, у хозяйки; под одним глазом — синяк, под другим — другой, на глазах слезы, и хотя Павка терпеть не может слез, вдруг ему становится жалко Глашку. Она всхлипывает, а он берет ее за руку и говорит так, как на самом деле никогда не говорил с Глашкой:

— Ну, полно тебе реветь. Ну, успокойся. Ну, больно тебе, да? Обидно, да?

— И больно и обидно, — отвечает Глашка и вдруг, припав к Павке на грудь, отчаянно плачет.

И Павка не знает, что же ему с нею делать, и гладит ее по вздрагивающей спине, по дрожащим косичкам и все говорит:

— Ну, полно тебе, Глашка. Полно!

Утром Мальвина разбудила Глашу. Все обитатели сарая были уже на ногах. «Старик» приклеивал седую длинную бороду. Женщина, которую звали Катериной, укутывала в одеяло полено. Мальчик примерял костыли и ковылял по сараю. Старуха сняла с керосинки большой жестяной кипящий чайник и понесла его на стол.

Глаша поняла наконец, что это нищие, которые стоят у церкви и выпрашивают подаяние. И как ловко они приспосабливаются к своим ролям! Мальчишка так перебирает костылями, будто всю жизнь ходил на костылях, Катерина, словно настоящего ребенка, убаюкивает свою деревянную куклу, и «старик» весь согнулся в три погибели, кряхтит, стонет, как будто ужасные болезни сидят в нем и грызут его тщедушное тело.

— Иди, Глаша, чай пить, — позвала Мальвина, и Глаша подошла к столу. Все сидевшие за столом уставились на Глашу. Мальвина придвинула к Глаше жестяную кружку с горячим чаем, кусок сахару и ломоть хлеба.

— Ешь, — сказала она.

Мальвина нравилась Глаше. Решительная, с резкими движениями, с грубым голосом. Уж эта-то себя в обиду не даст!

Глаша прихлебывала горячий чай и старалась не обращать внимания на нищих. Вдруг старуха зашамкала:

— А что, Глашенька, не поможешь ли слепенькому найти дорогу? Заплутает он, собьется с пути, в яму упадет, — показала она на «старика». — А ты и поддержишь.

Мальвина подтолкнула Глашу локтем: соглашайся.

Глаше стало смешно: этакий здоровый детина валяет дурака и притворяется слепеньким. Нацепил себе кудлатую бороду, чтобы казаться стариком! «Ну зачем я его поведу?»

— Напоим, накормим, спать будешь вместе с Мальвиной, — продолжала противным ласковым голосом старуха.

— Ладно, — сказала Глаша. — Я это могу.

— Переоденься! — сказала старуха.

— Зачем?

— Лучше будет.

Через несколько минут Глаша шла по улице. Вместо бушлатика на ней были надеты какие-то грязные лохмотья. На плечо тяжело опирался вздыхающий, хромающий ненастоящий слепец. Глаша смотрела во все глаза, не увидит ли Павку.

— Не верти головой, — сказал слепец и прижал еще сильнее Глашино плечо. — К церкви веди.

Глаша повела его к церкви. Нищие занимали места на паперти. Прошел поп, тот самый, который на базаре ел булку и не поделился с Глашей. Нищенки кинулись целовать ему руки. И Катерина с ребенком была тут, и старуха, и мальчишка на костылях. Среди каких-то незнакомых и чужих нищих стояла Мальвина, протянув руку. На щеке у нее алела страшная язва. Глаша ужаснулась и удивилась, но сразу сообразила, что и язва, наверное, фальшивая, как и борода у слепца, и хромота у мальчишки. Слепец стал на место и, опираясь на Глашино плечо, загнусавил:

— Я слепой, я вас не вижу, об одном лишь вас прошу: помогите, пособите вы слепому старику.

На колокольне зазвонили. К церкви стали подходить какие-то древние, чистенькие старушки. Они непрестанно крестились и совали в подставленные руки самые мелкие деньги. На извозчике подъехали две нарядные женщины: молодая и старуха. Нищие загнусавили все разом. Нарядные женщины стали раздавать деньги.