Мария Белахова - Разлад

Нет, нет! Это не то… Музыка не страшная. Это музыка тихой грусти. Вот скрипка рассказывает о чем-то хорошем. Как бы вспоминает прошедшее… Но вдруг случилось что-то трагическое, неповторимое. И скрипки прощально застонали, зарыдали… Это уже не грустный вальс! Это хуже… Это то, чего боится Юлия Павловна…

Свою обреченность Юлия Павловна поняла не умом и опытом врача, а человеческой интуицией. Сегодня с ней произошло то, что она не в силах преодолеть.

Ночью Юлия Павловна скончалась.

Бывает так: живет на свете человек тихо, скромно, ®не совершая никаких подвигов. Более того, окружающим заметны его недостатки, срывы. Вот таким обыкновенным человеком и жила на свете Юлия Павловна. Но когда она так неожиданно ушла из жизни, не только близкие и родные, но даже просто знакомые почувствовали, что образовалась пустота, которую трудно заполнить, что при жизни не знали они настоящей цены этому человеку.

Сестры и врачи больницы поняли, что лишились умного, чуткого товарища, такого человека^ которому они доверяли свои сокровенные мысли, с которым всегда советовались. Не скрывая своего огорчения, плакали няни, плакали и больные, когда узнали о смерти своего доктора.

В доме, где жила Юлия Павловна, тоже многих огорчила ее смерть. Стали вспоминать, как она всем безотказно оказывала врачебную помощь. Дом был большой, всякое с людьми случалось… Особенно часто к ней обращались лифтерши, дворники, уборщицы. Случалось, от сомнений и подозрения, что тяжко болен, изводился человек. Юлия Павловна послушает жалобу, посмотрит и скажет: «Ничего страшного нет, но исследоваться надо. А пока попейте вот это». И напишет рецепт. И сразу человеку становится легче. Больной спокойно проходит исследования. Люди верили Юлии Павловне. И в этом была большая целительная сила.

Сестра Михаила Ивановича, Зинаида Ивановна, после смерти Юлии Павловны поняла, что невестка была ей роднее брата. С братом они редко встречались, а встретившись, они как-то не находили темы для разговора. Всеми своими горестями и радостями она охотно делилась с Юлией Павловной, зная, что та ее и поймет, и даст хороший совет. Не говоря уж о медицинской помощи. Ни она, ни муж ее Федор никогда в амбулаторию не ходили. Только к Юле, только ей верили. Вспоминая Юлию Павловну, Зинаида Ивановна плачет навзрыд.

Но уж кто действительно осиротел без Юлии Павловны, так это Михаил Иванович. Он никогда не думал, что она может окончить жизненный путь раньше его. Ей было всего пятьдесят лет. Ну повышалось давление. Так ведь это у многих бывает. И вдруг инфаркт! Затем второй, смертельный…

Хорошие слова есть в одной песне: «Опустела без тебя земля…» Михаил Иванович почувствовал себя в полном одиночестве. Одиночество! Оказывается, можно жить среди людей и быть одиноким. У Михаила Ивановича большой коллектив на заводе, сын, дочь. Есть родственники, знакомые. Но ведь он ни с кем не может так откровенно разговаривать, как разговаривал с Юлей. Никто его не поймет так, как понимала она. Никто так не успокоит, так мудро не посоветует.

Он любил ее страстной любовью в молодости, спокойной, но глубокой в зрелом возрасте. Он не знает, сможет ли жить без нее? Она — это половина его души. Да нет! У них была одна душа.

Опустела без тебя земля…

Что же теперь делать? Надо научиться жить иначе. Но разве можно в шестьдесят лет перестроить свою жизнь?

…Михаил Иванович, Вовка и Ляля не вспоминали вслух Юлию Павловну. Сын и дочь знали, что стоит им вспомнить мать — и Михаил Иванович сразу уйдет в свою комнату, и они знали почему: чтобы скрыть свои слезы.

Михаил Иванович думал, что Вовка и Ляля легко перенесли смерть матери. Но он ошибался. Для Вовки это был первый жестокий удар в жизни. Раньше смерть для Вовки была чем-то непонятным, к нему никак не относящимся. Умирали незнакомые, чужие люди. Но, когда он увидел в гробу свою мать, его впервые ужаснула смерть.

Вовка теперь часто просыпался по ночам. И, укрывшись с головой, беззвучно, чтоб не услышал отец, рыдал о самом близком для себя человеке — о матери.

А Ляля? Она тоже была потрясена. Похудела, стала мрачной. Ляля понимала теперь, как она много доставила огорчений матери и как мало принесла ей радости. А что впереди? Развод. Уже назначен день в суде. И как быть с Олей? Дочка встречает и провожает Лялю с полным безразличием. Отвыкла от нее дочь…

Районный суд занимал старый двухэтажный московский дом. Павел пришел раньше назначенного времени, отыскал зал заседаний, где должно было разбираться их дело, сел на заднюю скамью и стал осматриваться.

Комната была небольшая, а мебель громоздкая, старинная, судейская. На небольшом возвышении громадный стол, за ним три кресла с высокими резными спинками: самое высокое для судьи, чуть пониже— для заседателей. Внизу еще один стол поменьше, с креслами — для адвоката и прокурора. Немного в стороне — совсем маленький столик для секретаря. А против двух торжественных столов стояли деревянные скамьи с низкими, тоже резными спинками для подсудимых, пострадавших, свидетелей.

Суд еще не начинался. В комнате стояло и сидело довольно много людей. Все они громко разговаривали.

Вот сидят два парня, один моложе, другой старше, около них милиционер. Женщина с заплаканным лицом ругала парня, что помоложе.

— Тебе, дураку, не пятнадцать суток, а пять лет надо влепить за твое хулиганство! Ты всех нас измучил!..

Заплакал ребенок, и все посмотрели в ту сторону, где молодая мать держала на руках ребенка. Сероглазая юная мать раздевала плачущего ребенка. Она сняла с него шапочку, пальтишко, и ребенок перестал плакать. Вдруг он улыбнулся и протянул руки к одному из подсудимых парней, к тому, что был постарше.

— Па! Па! — радостно залепетал малыш.

Вот, оказывается, кто отец ребенка и муж этой красивой юной женщины!

Мать повернула ребенка к себе.

Женщина, ругавшая младшего парня, спросила:

— Как зовут мальчика?

— Витя, — еле слышно ответила мать.

— Вашему мужу уже двадцать пять, а себе в компанию восемнадцатилетнего взял, — сокрушенно вздохнула женщина.

А ребенок все оборачивался к отцу, радовался, глядя на него, подпрыгивая на коленях матери. На щеках у него красовались две ямочки. И вдруг все, кто был в зале, заулыбались, как будто ничего плохого и не случилось.

— Собирайтесь, пошли! — сказал второй милиционер, выходя из кабинета судьи с бумагами в руках. — Хотите, тут прощайтесь, хотите — внизу.

— Мы проводим, проводим! Как же так? — заплакала женщина, ругавшая младшего парня.

И почти все ушли. В комнате, кроме Павла, остались два мирно беседующих парня и две девушки-подруги. Кто тут разводился, а кто пришел для поддержки — трудно было определить. Ляля заглянула в комнату и осталась в коридоре.