Александр Листовский - Калёные тропы

— Да, да, Павел Степаныч, — говорил он вполголоса. — Пилсудский умышленно затягивал мирные переговоры, чтобы успеть собрать силы и нанести внезапный удар.

Он вдруг остановился и, чувствуя на себе чей-то взгляд, поднял голову. Поодаль у дверей стоял старик и пристально смотрел на него. Выражение удивления, недоумения и радости быстро промелькнуло на лице Забелина.

— Позвольте, да ведь это Гетман? — проговорил он не совсем еще уверенным голосом, вглядываясь в лицо старика. — Гетман! — позвал он.

— Здравия желаю, ваше… — старик запнулся, — товарищ инспектор! — бодро отчеканил он, выступая вперед.

Забелин подошел к трубачу и обнял его.

— Гетман! Здорово, старик… Ну, как же я рад тебя видеть! — заговорил он, дружески похлопывая его по плечу. — Что ж ты сразу не подошел? Не узнал, что ли, меня?

— Как не узнать, Сергей Ликсеич, — весь дрожа от волнения и радостно моргая сверкающими влагой глазами, ответил старик. — Сразу узнал. Да только подойти не осмеливался…

Курсанты, шумно разговаривая, входили в эскадрон.

— Мишка, новость слышал? — еще из дверей кричал Дерпа Тюрину. — Польские паны войну нам объявили… Вру? Да сам комиссар говорил. Через две недели выпуск. В Конную армию едемо.

Он подошел к Тюрину, от прилива восторженных чувств схватил его в охапку и закружился на месте.

— А кто едет-то? Ты, что ли? — опрашивал Тюрин, тщетно пытаясь высвободиться из мощных объятий товарища.

— Да все, все, милок! Всем выпуском едемо до Буденного.

В вагоне стояли храп и густое посапывание. На полках, в тесных проходах и между скамейками тяжелым сном спали люди. Мешки, баулы, узлы, фанерные чемоданы и сундучки с подвязанными к ним дочерна закоптелыми котелками и чайниками — верными спутниками в те суровые времена разрухи и голода — загромождали вагон, и без того забитый людьми. Поезд еле тащился.

Начинало светать. Вихров сидел на угловой скамейке у окна и глубоко вдыхал свежий воздух. Добраться до Майкопа, где стоял штаб Конной армии, оказалось делом более трудным, чем предполагал он и его товарищи (с ним ехали Дерпа и Тюрин) две недели назад, когда они выехали из Петрограда. Поезда были переполнены так, словно вся Россия погрузилась в вагоны и катила куда-то искать сытой жизни. Однако после нескольких пересадок им повезло. В день их прибытия в Воронеж здесь был сформирован прямой поезд до Ростова. Вместе с дико ревущей толпой их внесло в вагон, закружило и разбросало по лавкам. Этим поездом они ехали уже третьи сутки, то лежа, то сидя. Пустив в дело руки, Дерпа успел завладеть верхней полкой и с комфортом расположился на ней, резонно заметив, что спекулянты-мешочники могут и постоять. Теперь, чередуясь с Вихровым, он отсыпался за всю дорогу, наполняя купе густым храпом.

Замедляя ход, поезд подходил к станции. За окном проплывало паровозное кладбище. На сереющем фоне рассвета отчетливо вырисовывались проржавленные корпуса паровозов с давно потухшими топками.

Протащившись мимо полуразрушенной станции с черными глазницами окон, поезд остановился. Со стен и полок, с грохотом посыпались вещи.

— Ух ты, окаянная сила! — плачущим голосом вскрикнул сидевший на полу человек с острой бородкой, охая и потирая затылок.

В вагоне зашевелились, послышались голоса и глухое покряхтыванье.

Дерпа тяжело перевалился на другой бок и, с трудом раскрывая припухшие веки, посмотрел в окно.

— Слышь, милок! — позвал он, свешиваясь с полки и трогая за плечо сидевшего внизу Вихрова.

— Чего тебе? — поднимая голову, спросил Вихров.

— Какая станция? Не знаешь?

— А чорт ее знает… Не видно, — сказал Вихров, засматривая в окно.

— Каменск это, товарищ, — сказал чей-то голос.

— Да ну?! — Дерпа с радостным воплем обрушился в полки, задев Вихрова.

— Ты что, ошалел? — сердито вскрикнул Вихров, морщась от боли и поджимая ушибленную ногу.

— Это ж моя станция! Я здесь почти пять лет в шахте работал… Пойти, может, своих ребят посмотреть? — говорил Дерпа, протискиваясь к выходу из вагона и шагая через узлы.

Поезд долго и нудно стоял. Вихров тоже хотел выбраться подышать свежим воздухом, но в тамбуре набилось столько народу, что он только досадливо махнул рукой и, с трудом перелезая через узлы и ноги сидевших, возвратился на место.

В дверях задвигались. В вагон пробирались два человека. Передний, с бородой веником, стриженный в скобку, остановился, держа шапку в руках, оглядел пассажиров и сказал бодрым голосом:.

— Граждане, пожертвуйте в пользу машиниста кто сколько может, а то до ночи будем стоять!

— И что же это, граждане, делается? — запальчиво заговорил ушибленный сундучком с видом крайнего возмущения посматривая на окружающих. — В Лисках давали, в этом… как его, тоже, а здесь, значит, обратно платить? — Он пошарил за пазухой, вытащил туго набитый бумажник, достал из него билет и, тыча в грудь бородатому, продолжал: — У нас билеты купленные. Да рази можно, чтобы пассажирам по три раза платить!

Бородатый развел руки и, склонив голову набок, сказал вразумительно:

— Экий же ты, гражданин, несознательный! А разве машинист обязан без смены везти? Скажи спасибо, что он в наше положение входит — третьи сутки везет… Давай, давай, граждане, не скупись! Скорее доедем.

— Непорядок это, — строго заметил пожилой человек, по виду рабочий.

Он сердито отвернулся, взял свой сундучок и пошел из вагона. Остальные пассажиры полезли кто в карман, кто за пазуху. В шапку щедро посыпались деньги.

Внезапно за стенкой вагона послышались встревоженные голоса, крики.

— Полно здесь! Полно!.. Куда лезешь? — зло кричал чей-то голос. — Не пущай ее, Петька! Нашли время с ребятами ездить… Не пущай, говорю!

Послышался звон разбитого стекла и вслед ему отчаянный женский вопль.

— Ты как смеешь, гад, бабу бить! — вдруг зазвучал другой голос. — Ишь, паразиты! Зараз всех расшибу! А ну, дай дорогу!..

В тамбуре зашевелились. В дверях появился высокий, плечистый человек с глубоким сабельным шрамом на красивом лице. На вошедшем была казачья фуражка с красным околышем и туго перехваченный кавказским ремешком коротенький полушубок, поверх которого висели шашка и револьвер в изношенной кобуре. Одной рукой он придерживал на плече связанное веревкой седло, другая была занята переметными сумами. Из-за его плеча несмело выглядывало заплаканное лицо молодой женщины.

— Здорово ночевали, товарищи! — неожиданно весело поздоровался он, улыбаясь и показывая белые и ровные зубы.

Никто из близсидевших ничего не ответил.

— А ну, граждане, уступите кто место гражданочке, — продолжал он, вдруг помрачнев и поверх голов оглядывая пассажиров.