Александр Листовский - Калёные тропы

— Здесь она… Батька не давал, топором отбивался. Пришлось его на месте пришить.

— Может, кто посторонний видел?

Филька откинулся на стуле и обеими руками махнул на Махно:

— Шо ты! Разве мне в первый раз! Все шито-крыто. А хутор мы спалили. Нехай теперь…

Филька смолк и быстро оглянулся на дверь. В комнату вошла попадья с подносом в руках. Следом за ней вошел неряшливо одетый человек лет пятидесяти, с длинными, до плеч, поседевшими волосами, в мягкой фетровой шляпе и золотых очках на мясистом носу.

— Приятного аппетита, — глухим голосом сказал вошедший, оглядывая стол беспокойным взглядом серых выцветших глаз.

— Хлеб да соль, — усмехнулся «батька». Проходи, Волин. Садись с нами обедать.

— Я уже пообедал, — сказал Волин, присаживаясь к столу и проводя нечистой рукой по давно нечесанной бороду.

— Ты все же выпей. Генеральский. Сам Слащев мне ящик прислал, — сказал Махно, усмехаясь и наливая в стаканчики.

Волин взял стаканчик дрожащими пальцами с черными ободками на длинных, как когти, ногтях и, коротко закинув голову, смахнул коньяк в рот.

— На-ка вот, закуси. — Махно подвинул ему огурцы.

«Батька» внешне несколько иронически относился к анархистам, сбежавшимся к нему под черное знамя со всех сторон России, но к Волину, своему учителю, от которого еще в молодые годы перенял взгляды анархизма, относился с подчеркнутым уважением. Назначив Волина председателем военного совета «армии», Махно проводил через него все свои начинания, вплоть до печатания фальшивых денежных знаков, делая вид, что во всех своих действиях подвластен совету. А Волин, в свою очередь, во всем поддерживал «батьку».

Преждевременно состарившийся, Волин производил своей растрепанной фигурой, мало знакомой с водой, щеткой и гребнем, впечатление беглеца из сумасшедшего дома.

Хорошо сознавая, что махновщина — явление временное и рано или поздно придется расплачиваться за все злодеяния, он последнее время усиленно топил страх и горе в бутылке…

Волин налил второй стаканчик и залпом выпил. В голове гудело еще со вчерашнего дня, и теперь, ощущая приятное ему чувство опьянения, он, в полузабытьи, ссутулился на стуле, обмяк, словно у него вынули кости.

Махно хлопнул его по плечу:

— Не спи, старик! Давай выйдем во двор.

— Зачем!? — спросил Волин, поднимая на него тусклый взгляд выцветших глаз.

— С путиловцами о том, о сем потолкуем, — сказал «батька» зловеще.

Махно, двинув стулом, шумно поднялся и в сопровождении Волина и Фильки, нетвердо ступая, вышел во двор.

Шесть раздетых до белья пленных, опустив головы, стояли около колодца в густой тени тополей. На их бледных лицах, покрытых синяками и кровавыми ссадинами, лежало выражение обреченности. И только один, стоявший справа, немолодой рабочий с черными живыми глазами встретил Махно прямым, ненавидящим взглядом. Он повернулся к товарищам и тихо сказал:

— Поднимите головы!.. Покажем, как умирают большевики!

Махно остановился и тяжелым взглядом недобрых глаз стал оглядывать пленных. Он вообще холодно относился к рабочим, а тут были продотрядники, которых он ненавидел и расправлялся с ними жестоко.

— Ну-с, лебеди, расскажите, зачем на Украину пожаловали? — после некоторого молчания спросил он, прищурившись.

Пленные хмуро молчали.

— Понятно, — раздражаясь, заговорил «батька», — вы только в своем Питере привыкли шуметь: мы, мол, путиловцы, столпы революции, опора советской власти..? И только! — заключил он фразу своей обычной поговоркой. — Не пойму я, что вас заставляет, бураков, за города держаться… Надо сейчас же, немедленно бросать города и итти в села, степи, леса. И только! — Махно, сверкнув очками, оглянулся на Волина, тот одобрительно кивал ему головой. — Ну вот ты скажи, — подступил «батька» к подростку-рабочему с девичьим лицом. — Скажи: правильно я говорю?

— Что же тут правильного! — пожимая худыми плечами, ответил пленный. — Мне и в городе хорошо.

— Ну, а тебе? — спросил Махно рабочего с черными живыми глазами. — Или ты тоже дальше своего носа не видишь?

Рабочий усмехнулся.

— Я-то вижу, а вот ты очки побольше надень, чтоб видеть дальше, — сказал он, прищурившись.

— Что же ты видишь? — спросил Махно, с трудом сдерживая закипавшую злобу.

— Что я вижу? — рабочий в упор взглянул на него. — Я вижу ту великолепную жизнь, которую ни ты, ни твои подручные никогда не увидят!

— Вот как! Гм… Что же это за жизнь? — спросил Махно, шевельнув ноздрями широкого носа.

— Смотри! — рабочий простер руку вперед. — Хотя нет, ты все равно не можешь увидеть. А я вижу, и товарищи мои тоже видят. — Он прихватил стоявшего подле подростка и, прижимая его к себе, продолжал: — Мы видим новые, цветущие города!.. Мы видим богатейшие поля! Мы видим работающие на них машины!.. Это счастливый труд без эксплоататоров и паразитов! Это социализм!..

Махно, тяжело дыша, смотрел на него.

— Это ты Гобар? — хрипло спросил он, сделав знак Гуро и остальным подойти ближе.

— Хотя бы! — Гобар поправил съехавшую на глаза окровавленную повязку и усмехнулся.

— Смеешься, гад? — спросил Махно.

— Это кто ж такой гад?

— Ты!

— Нет, я человек, — сказал Гобар гордо. — А вот ты паразит. Не напился еще рабочей крови? Смотри, захлебнешься!

— Что?! — Махно схватился за кобуру. — Молчать! Застрелю!..

Гобар, стиснув зубы, смотрел на него. Грудь его часто вздымалась.

— А я от тебя другого и не жду, — заговорил он, помолчав. — Но имей в виду, гадина, что и вам от наших рук живыми не уйти! Не будет вам места на нашей земле! Не будет…

— Руби его! — крикнул Махно.

Гуро первый рванул шашку из ножен.

— Всех! Всех! — кричал Махно.

Раздались стоны, крики, тяжелое падение тел…

В несколько секунд все было кончено.

Пошатываясь, как пьяный, Волин пошел со двора. Филька как ни в чем не бывало фыркал, смывая кровь у колодца. Тощий Гуро, придерживая ведро, лил ему на руки воду.

Лященко и другие махновцы заботливо протирали клинки.

— Ну, пошли в хату! — сказал Махно.

Шумно разговаривая и стуча сапогами, «батька», Филька и Лященко вошли в комнату. Волин сидел за столом, уронив на руки лохматую голову. Перед ним стояла пустая бутылка.

— Филька, коньяку! — распорядился Махно. — Садись, Лященко.

Но не успел Филька откупорить бутылку, как на улице послышался бешеный конский топот.

Лященко метнулся к окну. Неподалеку от хаты в густой туче пыли копошилась какая-то темная масса.

— Что там? — нетерпеливо спросил Махно.

— Не пойму, Нестор Иванович, — сказал Лященко, высовываясь в окно и заглядывая на улицу. — Кажись, кто-то упал… Ага, вот теперь видно: и конь и человек рядом лежат. Загнал, видно, коня… Видать, кто-то из наших.