Александр Листовский - Калёные тропы

— Вот это ловко! — не утерпел Вихров, с восторгом глядя на Харламова. — Верно говорится, что смелость города берет.

— Семен Михайлович… это такой… — подхватил Харламов. — Да… Ну, а тут и наш отряд подошел, товарища Никифорова. Триста пеших и шестьдесят конных. Я в том отряде служил. Соединились. Семена Михайловича выбрали командиром. Так дело и пошло. Потом стали полком, дивизией, корпусом. А прошлый год, как в Донбасс шли, товарищ Сталин нам Конную армию сорганизовал. Вот и вся наша история, — закончил Харламов, выбивая ладонью из самодельного мундштука и старательно затаптывая ногой тлевший окурок.

— А Городовиков, он откуда? — после недолгого молчания спросил Вихров.

— С Великокняжеской [19] Ныне станица Пролетарская. , — ответил Харламов. — Я его родину хорошо знаю. Сбочь правления небольшой такой домишко стоит. Он, Ока Иванович, свою похождению нам рассказывал, когда еще я в четвертой дивизии служил. Жизнь у него тоже несладкая была. Смолоду скот пас. Ну, а как срок вышел, на службу пошел. Там его вскорости за лихость в учебную команду определили… Вы, товарищ командир, не видали, как он рубает? Нет? У нас во всей армии таких рубак нет, кроме Семена Михайловича… С винтовки на коне с полного намета на триста шагов без промаха бьет. Уж и ловок! А главное, смелый. В каком хочь бою голову не теряет. Одного — туда, другого — сюда. Разом распорядится. Такой уж талант ему дан. А другой командир, смотришь, ученый, все науки прошел, а как снаряд возле вдарит, так у него вся его ученость в пятки ушла. Что с этого толку! Так, видимость одна. Да вот под Майкопом, как кадеты драпали, к нам одного такого прислали. Весь в сумках, бинокль, наган. Гордый. С бойцами слова не погутарит. А как на нас кадеты в атаку пошли, он поперед полка выехал, с лица сменился, ажник белей бумаги стал, и спрашивает: «А что, шестьдесят первый полк, сумеете пойти в атаку?» Это он нас, буденновцев, спрашивает! И откуда такая чуда взялась? Говорили: Троцкий прислал. Да, спрашивает он нас, а нам, конечно, смешно. Ну, тут комиссар не стерпел, вперед выскочил, палашом махнул: «В атаку! За мной!..» Ну, кадетов мы, конечно, разбили, а этого командира товарищ Ворошилов в тот же день до себя вытребовал, и с тех пор мы его не видали…

Харламов замолчал, свернул новую папироску и, закурив, начал рассказывать о боях на Южном фронте.

Кроме них и двух лошадей, мерно похрустывавших сено, под поветью находились старый трубач Климов и лекпом Кузьмич, преисполненный собственного достоинства, полный, важный человек с толстыми и красными до блеска щеками. Они служили вместе уже несколько лет, очень уважали друг друга, с подчеркнутой вежливостью величали один другого по имени и отчеству и были неизменно на «вы». Конечно, Кузьмич, как всякий уважающий себя лекпом, считал себя человеком науки и иногда принимал покровительственный тон в отношении Климова, но старый трубач, посмеиваясь в душе, никогда, даже в минуту ссоры, — а это случалось, — не показывал виду, что не признает над собой его превосходства. Для более полной характеристики Кузьмича необходимо добавить, что лекпом любил прихвастнуть, а кроме того, отличаясь медлительностью, весьма последовательно придерживался двух придуманных им самим правил: «Работа не волк — в лес не убежит» и «Не делай сам того, что можешь свалить на другого». В общем же оба они были веселые, общительные люди и, несмотря на известные слабости, пользовались в эскадроне большим уважением.

Харламов кончил рассказывать и, вынув иглу с ниткой из-за борта буденовки, начал прикреплять новый алый бант к гимнастерке.

— Товарищ Харламов, почему это нашего лекпома бойцы доктором называют? — поинтересовался Вихров, косясь на друзей, которые мирно беседовали, развалившись на сене.

Харламов усмехнулся.

— Дюже уважает он это. Его салом не корми, а доктором называй… Я вначале не знал и по нечаянности его оконфузил. Раз захожу в лазарет, живот у меня болел, гляжу: сидит он с важным видом. Толстый, гладкий, с лица дюже красный. Ажник на самого генерала шибается. Руки на животе держит, строгость в глазах и прочее. А в уголке за столиком такой это маленький, чухлый человек; ну я, конечно дело, даже и подумать не мог, что этот человек и был сам доктор… Поглядел я на них и думаю: «Толстый не иначе, как доктор, а щупленький — санитар». Подхожу к Кузьмичу по всем правилам, каблучками щелкнул и рапортую: товарищ доктор, красноармеец такой-то, так, мол, и так. А ему ведь неловко, что я его при враче доктором обозвал. Он молчком так это бровью в сторону врача шевельнул и, не разминая рук, большим пальцем на него кивает. «Ну, — думаю, — доктор важный, не хочет сам со мной заниматься — к санитару посылает». Подхожу до того, до маленького, и гутарю: «К тебе послал». А он ко мне так это вежливо: снимите, мол, пожалуйста, товарищ, рубашку. И аккурат входит командир полка. Кузьмич наш как вскочит…

— Что это ты там врешь? — раздался вдруг басовитый голос лекпома.

— А я, товарищ доктор, за Таганрог рассказываю, — не сморгнув, сказал Харламов.

— Меня-то чего поминал? — приподнимаясь на локте и сердито сдвинув широкие брови, грозно спросил лекпом.

— Вот я и рассказываю, как вы ударили гранатой в самую гущу.

— А-а! Да, да… Это факт… Было дело такое, — успокоился Кузьмич, повертываясь к Климову и продолжая прерванную беседу.

Вдруг Харламов нагнулся и носком сапога стал копать в стружках.

— Эх, хозяевать не научились, — сказал он с неодобрением в голосе. — Видать, дюже богато живут.

— А что там? — спросил Вихров.

— Глядите, товарищ командир, сколь гвоздья хорошего покинуто, — показал Харламов. — А нам оно ещё ох как пригодится, как кончим войну.

Он нагнулся и стал собирать гвозди.

Во двор быстрыми шагами вошел Митька Лопатин с газетой в руках. Его скуластое лицо сияло.

— Товарищ командир, — обратился он к Вихрову, — вот газетку достал. Вот это да! Ну и шибко здорово пишут!.. Почитайте… Эй, товарищ доктор, Климов, послушайте!

Приятели прекратили беседу и подняли головы.

— Вот это самое место, — показывал Митька, присев на корточки подле Вихрова. — И на обратной стороне тоже есть.

Вихров кашлянул и начал читать;

— «Рабочие Франции, Польши и Англии открыто выступают против войны, затеянной польскими панами, по наущению Антанты, против Советской России.

В городе Лодзи восстали рабочие военного завода. В Варшаве пехотная бригада отказалась выступить на фронт…»

— И вот еще, — показал Митька.

— «Грузчики французских и английских портов отказались грузить оружие для отправки пилсудчикам», — прочел Вихров.

— Ура! — закричал Митька, вскочив и приплясывая. — Вот, братцы, как! За нас весь мировой трудящийся класс!