Александр Листовский - Калёные тропы

У Гуро недобрым блеском сверкнули глаза. Он молча пожал плечами.

— Пойдешь к ним работать? — спросил «батька», пытливо глядя на Гуро. — Только сначала подумай, дружок. На опасное дело идешь.

Наступило молчание.

— А что делать? — спросил Гуро, помолчав.

— По хозяйственной части.

— Пойду, Нестор Иванович, — сказал Гуро, решительно кивнув головой.

— Ну, смотри… Филька, у тебя есть для него подходящие документы?

— Шо? Документы? А как же, Нестор Иванович! — Сказал Филька с таким видом, словно обиделся на «батьку» за то, что тот мог усомниться в этом.

Он поднялся, прошел в угол, где на лавке стоял открытый чемодан, покопался в нем и возвратился, держа в руках документы.

— Товарищ начальник, — сказал он со зловещей ухмылкой, обращаясь к Гуро, — получите обратно ваши документы. Вот удостоверение личности, а вот, обратите внимание, ваш партийный билет. Только, извиняюсь, подмочился немного. Дождичком прихватило… А теперь я вам предписание изображу.

Филька прошел к другому столу, между окон, где стояла пишущая машинка, присел за нее и, постукивая пальцем, защелкал:

«…4 мая 1920 года… При сем командируется товарищ… мобилизованный по партлинии. Секретарь парткома…»

Филька вынул бланк из машинки, подмахнул подпись лихой закорючкой и захохотал, словно залаял:

— Секретарь парткома — подпись неразборчива. Точка!

— Ах да! — спохватился он. — Чуть не забыл!

Он снова сходил к чемодану и возвратился с тонкой книжкой в руках.

— На вот партийный устав, — он подал книжку Гуро. — Вызубри наизусть, иначе, милый, засыплешься. Да смотри побрейся, а то по бороде ты очень приметный.

Махно молча наблюдал всю эту сцену.

— Ну, все понятно? — спросил он Гуро.

— Понятно, Нестор Иванович.

— Ступай сейчас к Волину. Скажешь, куда я тебя посылаю. Он с тобой поговорит кое о чем. И денег даст. Ночью выедешь. И только. Катай!

Гуро молча поклонился и, чуть сутулясь, вышел из комнаты.

Покачиваясь в седле, Вихров ехал впереди разъезда рядом с Сачковым. Было совсем темно. Тучи еще с вечера затянули небо черной завесой. Кругом лежал непроницаемый мрак, и только в стороне горизонта, где оставалась узкая длинная полоса неясного света, темнел курган с каменной бабой. Вокруг было так тихо, словно сама степь чутко прислушивалась к шорохам ночи. Лишь изредка раздавался тревожный вскрик ночной птицы да в высокой траве трещали кузнечики.

За последнее время Сачков резко изменил то неприязненное отношение к Вихрову, с каким встретил его в день прибытия в полк. Молодой командир не был заносчив, не бросался словами и требовательность по службе умело сочетал с заботой о бойцах. Поэтому у Сачкова, рассудительного от природы человека, на смену неприязни к Вихрову пришло то чувство доброжелательства, которым обладают некоторые старые солдаты, любящие исподволь опекать и наставлять молодежь. Сачков был в два раза старше Вихрова, имел большой опыт и теперь всегда старался помочь ему хорошим советом. Так и на этот раз: рассчитывая на внезапную встречу с махновцами, Сачков предложил обмотать тряпками копыта лошадей, идущих в дозоре. Вихров подумал, нашел совет стоящим и распорядился. Дозор под командой Харламова, ехавший от разъезда в сотне шагов впереди, двигался почти бесшумно.

Прошла уже большая половина ночи, а в степи все оставалось спокойно. Как вдруг Сачков насторожился и, вытянув шею, прислушался.

— Слышитя? — прошептал он, обращаясь к Вихрову. — Едуть!

Но Вихров и сам уже слышал в той стороне, где мелькали черные тени дозорных, катившийся по земле и все приближающийся конский топот.

Вихров остановил лошадь. Задние сразу надвинулись. Резче запахло конским потом.

Топот впереди оборвался. Все стихло. В темноте громко фыркнула лошадь. Вихров вглядывался вперед, но там ничего не было видно. Сердце стучало у него в груди так сильно, что казалось, вот-вот выскочит вон.

Вдруг, прорвав тишину, загремели голоса:

— Стой, кто идет?

— А вы кто?

И вновь все вдруг замерло и притаилось.

Внезапно частой дробью загрохотали копыта, блеснул огонек выстрела и раздался крик. При вспышке выстрела Вихров успел заметить, как несколько всадников, рассыпаясь веером, шарахнулись в степь.

— А ведь это махновцы! — сказал Вихров.

— Ясное дело, — подхватил Сачков. — Т-ш-ш! Слушайтя!

Из мрака донесся унылый, как волчий вой, голос:

— Буденновцы!.. Эй, слушай, братишки! Переходите до батьки Махно… У нас шамовка хорошая… Денег много… Переходите до нас…

Вихров рванул револьвер из кобуры и толкнул лошадь с места в карьер. Слыша за собой стук копыт резво идущего взвода, он направил лошадь в ту сторону, где раздались крики.

Во тьме зарницами рассыпались выстрелы, послышался лязг клинков, крики и стоны. При вспышках огня Вихров увидел, как Митька Лопатин прожег из обреза в упор махновца в шапке со шлыком. Под Мишей Казачком упала лошадь, придавив ему ногу. Махновец в тельняшке, нагнувшись, ловчился достать его шашкой. Вихров кинулся на помощь бойцу, но тут на его голову обрушился страшный удар. Он зашатался в седле и упал. Уже теряя сознание, он услышал, как хриплый голос крикнул над ним: «Братва! Стой! Не бей! Мы делегация от батьки Махно…»

Потом чьи-то руки потащили с него сапоги.

Над селом лежала светлая ночь. Небольшие белые хатки под соломенной крышей, кудрявые сады и уходившая в степь дорога купались в мягких волнах лунного света. В высоком небе с тихо мерцавшими звездами не было видно ни облачка, и лишь на востоке, откуда ползла тяжелая лохматая туча, поблескивала молния и доносилось глухое ворчанье грома.

В селе давно погасли огни, но сквозь открытые окна большого дома близ колокольни лился яркий свет, гремела музыка и слышался топот множества ног.

Афонька Кривой, назначенный с двумя пулеметчиками сторожить «батькин» штаб, сидел в тени густого кустарника и, склонив голову набок, прислушивался к доносившимся до него звукам.

— Лафа этому батьке, язви его в бок: почти каждый день свадьбу справляет! — со злостью сказал из темноты чей-то голос.

Афонька повернулся на голос. Лицо говорившего терялось во мраке, были видны только горевшие зеленоватым блеском глаза.

— На то он и батько, — заметил Афонька.

— А чем я хуже твоего батьки? — с досадой сказал тот же голос.

— Эва хватил! Не хвались волком, коли хвост собачий.

— Это у кого хвост собачий?

— У тебя.

— Ты гляди, паразит, как бы я тебе другой глаз не подбил.

— Подбил такой! — Афонька презрительно сплюнул.

— Ты не задавайся, гад кривой, а не то так стукну по башке, что сразу в ящик сыграешь.

— А ну, вдарь! — с надрывом в голосе сказал Афонька.

— И вдарю! — в тон ему ответил первый.