Александр Листовский - Калёные тропы

Этим и воспользовался всадник с большим носом, обрушив на Долженко страшный удар и с хряском развалив его до седла. «Поделом тебе, гад! — подумал Петька. — Не будешь больше девок калечить!» Видел он и молоденького всадника в черной черкеске, который, придерживая в полусогнутой руке пистолет и ловко управляя крупной игреневой лошадью, поспевал всюду, где только падали раненые буденновцы или слышались крики о помощи.

Махновцы кучами и поодиночке вырывались из свалки, бросались в переулки, ища спасения в бегстве.

«Эй, эй! Гляди! Сзади!» — чуть было не крикнул Петька, но только отчаянно взмахнул руками, увидя, как в тыл буденновской бригаде, поднимая тучу тяжелой пыли, скакал пулеметный полк — триста с лишним пулеметных тачанок, правая рука «батьки» Махно. Командовал полком тучный Петриченко — бывший петлюровский прапорщик, пропитая башка, алкоголик, но смелый до отчаянности человек с круглым, как луна, рыхлым лицом, славящийся одним и тем же дерзким маневром: ворваться переодетым под видом своего в чужие ряды и косить их из пулеметов в упор. Петриченко важно, как турецкий святой, сидел, подбоченясь, в передней тачанке, и Петька пожалел, что с ним нет карабина, — очень уж ему хотелось пальнуть в Петриченку.

Но у буденновцев не дремали. Не успел пулеметный полк махновцев занять огневую позицию, как, вывернувшись из-за холмов, вихрем подскакала конная батарея, сноровисто снялась с передков и грохнула картечью из всех своих четырех пушек по пулеметным тачанкам. Ездовые повернули и, сметая все на пути, шарахнулись из села. Но тут навстречу им, развертываясь в лаву, выходили со степи полки 4-й дивизии… Петька видел, как, поблескивая в густой туче пыли, часто поднимались и опускались клинки…

— Бей! Бей! Руби! — поощрял Петька, в азарте размахивая руками и притопывая ногами.

Потом он увидел, как на высокий холм правее села выехали шагом два всадника. Один из них, тонкий, в черкеске, с большими усами, плотно сидел на крупном буланом коне; под другим, полным, в фуражке, была большая рыжая лошадь в белых чулках. Она высоко вскидывала ногу и била землю копытом. Позади них казак в черней кубанке держал прикрепленный на пике кумачевый значок.

Бойцы проходивших у подножья холма эскадронов бросали вверх шапки, размахивали шашками и на разные голоса что-то кричали.

— Ой, Митя, милый, как я за тебя напугалась! Гляжу — упал! Ну, думаю, убили, — говорила Маринка, сидя на корточках подле лежавшего Митьки и осматривая рану на его голове.

Митька с досадой поморщился.

— Не таковский, чтоб убили. Это он меня конем шибко ушиб. Ишь, здоровенный! Было б мне иззади на него наскочить… А теперь ушел. Видать, какой-то начальник.

— Да нет, не ушел он! Дерпа напополам его разрубил. И шашку сломал об него. — Маринка достала из сумки вату и, с радостью отмечая, что кость не задета, стала обтирать кровь вокруг раны. — Больно? — тревожно спросила она, услыша, что Митька закряхтел.

— Нет, ничего.

— А плачешь зачем?

— В глаз что-то попало.

— Постой, я тебя к кустикам переведу. Здесь солнце печет. А ну, берись за меня.

Митька, стиснув зубы, поднялся и, крепко держась за девушку, заковылял в тень кустов подле дороги.

— Ну вот, в холодке ладней будет, — деловито сказала Маринка, помогая Митьке прилечь. — Сейчас мы тебя перевяжем, а потом на линейку — и в госпиталь.

— Как бы не так, — сказал Митька сердито. — Никуда я с полка не пойду. Да у меня уж затмение прошло. — Он приподнялся на локтях, присел. — Гляди, горит что-то.

Маринка оглянулась.

На окраине села, откуда доносился редкий перестук пулеметов, поднимался над тополями густой столб черного дыма.

— Так, говоришь, напугалась? — помолчав, сказал Митька.

Маринка быстро повернулась, и он увидел на милом ему лице девушки выражение жалости.

— А как же! — блеснув черными повлажневшими глазами, сказала она. — Конечно, напугалась.

— Земляки? — спросил он с тонкой насмешкой.

— Ах ты, землячок мой ненаглядненький! — она нагнулась и поцеловала его в смуглую щеку.

В эту минуту кусты раздвинулись и выставилась Петькина голова с бегающими, вороватыми глазами.

— Братишки! — окликнул он.

— Чего тебе? — вся вспыхнув, сердито спросила Маринка.

— Чудно́! Солдат солдата целует.

— А тебе какое дело?

— Извиняюсь, это мне, конечно, ни к чему. Где бы мне вашего командира повидать? — допытывался Петька.

— А ты кто такой? — спросил Митька, грозно взглянув на него.

— Я? Местный житель. Мирный человек.

— А на что тебе командир?

— Важное дело.

— Ищи его там, — Маринка показала в сторону пожара. — Спросишь товарища Ладыгина. Ясно?

— Ясно, как щиколад! — Петька усмехнулся. — Наше вам с кисточкой!

Кусты сдвинулись. Петька исчез.

— Ну, давай, милый, я тебя перевяжу, — сказала Маринка.

Она вынула из сумки марлевый бинт и склонилась над Митькой.

Рядом с ними послышался конский топот и чей-то голос спросил:

— Эй, Маринка! Куда наша братва пошел?

Девушка подняла голову. Миша Казачок, перегнувшись с седла, пытливо смотрел на нее.

— А ты что, Миша, потерялся? — спросила Маринка.

Миша Казачок пошевелил взъерошенными усами.

— Ва! Зачим потерялся! Один, два, три бандита кончал… Митька, это ты? — вдруг вскрикнул он, узнав Лопатина.

Он быстро слез с лошади, (при этом в его широченных карманах что-то лязгнуло) и, перекинув повод на руку, присел подле раненого.

— Ай, вай-вай, какой балшой рана!

Миша Казачок с озабоченным видом покачал головой и вдруг решительно полез в карман широченных, сшитых из бордовой бархатной скатерти брюк и затарахтел чем-то. Что-то приговаривая, он выложил из кармана три круглые гранаты-лимонки, пару пироксилиновых шашек с взрывателями, кучу ружейных патронов и, наконец, масленку из-под ружейного масла. Отвернув пробку, он вытряхнул на ладонь какую-то черную массу и, поплевав на нее, старательно растер ее пальцем.

— На, — сказал он Маринке. — Клади ему на голова, завтра будет здоров.

— Что ты, Миша! Бог с тобой! — Маринка махнула на него обеими руками. — Что я, дурная?

— Бери, бери! — с убеждением говорил Миша. — Самый лучший лекарство. Мой дед учил. Мой дед вместе с Шамиль воевал. Всегда так лечил. Я кавказский человек, я врать не буду.

— Нет! — решительно сказала Маринка. — Я и так обойдусь. Я за него сама отвечаю, — кивнула она на Митьку, который с улыбкой смотрел на Мишу Казачка.

— Ва! — Миша фыркнул на нее, как кот на собаку. — Какой ты упрямый!.. Ну, куда братва пошел? — спросил он, поднимаясь.

— Да я, право, не знаю, — сказала Маринка. — Должно быть там, — показала она на окраину села, где все сильнее разгорался пожар.