Наум Фогель - Главный врач

— Дайте мне десять-двенадцать коек: буду вести больных, оперировать вместе с вами. Короче, буду вашим ординатором.

Шубов согласился.

— С удовольствием, батенька мой!.. Главный врач областной больницы в роли ординатора… Это — честь.

Алексей хорошо знал цену времени.

Для работы в первой больнице он выделил утренние часы — с девяти до двенадцати. Вставать в шесть. До девяти можно гору своротить. А потом, после двенадцати, тоже пропасть времени.

Зиновий Романович оперировал красиво. У него были большие, немного пухлые стариковские руки. Глядя на его пальцы, трудно было представить, что они могут орудовать скальпелем так легко и уверенно.

Шубов тоже увлекся операциями на грудной клетке, как и Иван Севастьянович. Только это были простые операции — пережигание плевральных спаек, вскрытие абсцесса легких, торакопластика. Но эти операции он делал виртуозно.

Алексея очень интересовали операции на грудной клетке. Во время войны, особенно в последние месяцы, ему часто приходилось встречаться с повреждением легких. В госпитале было специальное отделение для таких раненых — седьмое. Но в дни напряженных боев, когда коек не хватало, Иван Севастьянович распоряжался выделять палаты и у Корепанова. А в конце сорок четвертого, когда погиб под Вильнюсом начальник седьмого отделения, уже все больные с повреждением легких поступали к Алексею. Иван Севастьянович был особенно внимателен к этим раненым. А к врачам — требователен и строг. Алексей понимал: иначе нельзя, тут за малейший промах приходится расплачиваться жизнью человека.

Корепанов много работал над освоением этих операций. Вместе с Аней он подолгу сидел над книгами и атласами, а в свободное время они часами изучали на трупах ту или иную методику.

Алексей как-то рассказал Шубову о своей работе во фронтовом госпитале, о мечте освоить сложную технику удаления легкого. Он рассказал о работах, которые сейчас ведутся в Москве под руководством профессора Хорина.

Шубов улыбнулся.

— Мы не первооткрыватели в медицине, а практики. Нам суждено ходить по проторенным тропам.

Алексей возразил. Что значит проторенная тропа? Кто-то идет первым. Но ведь есть и второй, и третий…

— Для второго и третьего нет еще тропы — они идут по следу, — сказал Шубов. — Тут легко оступиться.

Алексей мечтал о новой больнице. Мечтать — значит видеть. И он мысленно видел ее. И выкрашенные яркой краской полы и панели — обязательно светло-бирюзовые, цвета морской волны в солнечный день, и койки, стоящие ровными рядами, обязательно с белыми занавесками, и свое отделение тоже видел. Он мысленно уже совершал обходы, хотя еще и представления не имел, с кем будет делать эти обходы. Потому что не было еще ни врачей, ни сестер, ни санитарок. Впрочем, один хирург был — Вербовая Лидия Петровна, жена областного прокурора. Она приехала с мужем, которого перевели сюда из какой-то другой области. Хирургического отделения еще не было и в помине. Но она соглашалась пока на любую работу. И Алексей взял ее. Высокая, гибкая, с копной рыжих волос, упрямо выбивающихся из-под косынки, с крепкими руками, она делала все быстро и ловко, словно играючись — то ли штукатурила, то ли панель шпаклевала, уверенно орудуя стальной лопаткой, или красила полы, растирая краску большой кистью.

Перед вечером Алексей обходил все этажи — из комнаты в комнату, чтобы посмотреть, как идут работы, что сделано. В одной из будущих палат Лидия Петровна и Ульян Денисович помогали печнику класть печь. Клала, собственно, Лидия Петровна. А печник, стоя рядом на козлах, только внимательно следил за тем, как она, постукивая кельмой по кирпичам, быстро прилаживает их один к одному.

Алексей залюбовался ее работой.

— Хороша, не правда ли? — перехватив его взгляд, подошел и спросил полушепотом Ульян Денисович.

— Неутомимая какая-то, — сказал Корепанов.

— Что-то я не вижу своего помощника, — улыбнулась Вербовая, скосив в их сторону свои серые с хорошей смешинкой глаза.

— Она меня совсем не жалеет, — полушутя-полусерьезно сказал Ульян Денисович и, поправляя свой замызганный халат, заспешил на свое место — подавать кирпичи.

«Прав Ульян Денисович, — подумал Корепанов. — Хороша». Впрочем, Алексей это и сам заметил — не тогда, когда знакомился с нею в кабинете Малюгина, и не тогда, когда она вместе с мужем приходила в гости. Тогда она показалась ему самой обыкновенной. А вот здесь, во время работы… Ее чуть скуластое лицо с редкими веснушками на носу нельзя было назвать красивым. Но когда она работала, позабыв обо всем на свете, оно становилось удивительно красивым. И сейчас, глядя на нее, Алексей думал, что с такой вот будет очень хорошо и за операционным столом — спокойно, уверенно. Ничего, что у нее нет опыта, что она работала в небольшой больничке и, кроме аппендицита, ничего самостоятельно не оперировала. Знания и опыт приходят со временем.

Он и операционную видел уже — большая, светлая. И операционный стол — удобный, послушный. А свое отделение он видел и в дневные часы — ярко залитое солнцем, и в ночное время — полузатемненное. Он видел даже тишину, скользящих бесшумно сестер и санитарок. И себя самого он тоже видел там. Не такого, как теперь, — в шинели, в сапогах, — а совсем другого, утихомиренного, что ли. В белоснежном халате — рукава завернуты выше локтей, руки… Алексей знал: эти руки многое могут. По ночам он видел, как они оперируют, защелкивают и снимают кровоостанавливающие зажимы, вдевают шелковую нить в кривую иглу, потом с невероятной легкостью действуют иглодержателем и пинцетом.

Ему почему-то всегда снились операции на грудной клетке. И всегда это была одна и та же операция — удаление легкого. И всегда ему снилось почему-то, что оперирует не он, а Шубов, он лишь ассистирует и все время боится сделать какую-нибудь ошибку и всегда делает ее. И всегда эта ошибка заключается в том, что кровоостанавливающий зажим, наложенный на крупный сосуд у корня легкого, соскакивает и начинается кровотечение. Алексей пытается остановить его и не может, потому что руки не слушаются, они совсем отяжелели… И уже нет операционной. Вместо нее обвалившийся блиндаж. Толстое бревно перед глазами. А где-то вверху голоса. Надо звать на помощь. А он не может. Постучать пистолетом о бревно. Они услышат. Но руки не повинуются. Он делает усилие и… просыпается. Руки тяжелые и гудят. Алексей понимал: это гудит усталость, потому что за день так намаешься, что потом, когда проснешься, чувствуешь каждый сустав. И шершавые ладони тоже чувствуешь. И поясницу, которая по утрам, как у старика, не хочет разгибаться, и нужна долгая разминка, пока не почувствуешь, что опять можно таскать носилки с кирпичом, ведра с известью или орудовать рубанком у верстака…