Наум Фогель - Главный врач

И Алексей почувствовал, что напряжение первых минут проходит, что рукам становится легко и свободно: к ним возвращается прежняя ловкость и уверенность.

— Хорошо все идет! Хорошо!

Но теперь Алексей уже сам чувствовал, что все идет хорошо. Потому что исчезла тревога. Потому что пришла уверенность, фанатическая уверенность в то, что все закончится благополучно, что женщина, которую он привез сюда, за тысячу километров, обреченная Шубовым на смерть, останется, обязательно останется жить и выздоровеет.

Перед отъездом из Москвы Алексей зашел к Ивану Севастьяновичу проститься. Он ходил по комнате, говорил, делился планами на будущее. А Иван Севастьянович смотрел на него и думал о своем. Позвонил он этой Брегман или не звонил? За все время Алексей ни разу не вспомнил ни о ней, ни о ее подруге.

«Как же быть? — думал Иван Севастьянович. — Ведь он убежден, что Аня погибла. Должен он знать, что ее видели в лагере военнопленных, или не должен? И ее и ребенка…»

В столе у него лежала толстая пачка писем. Большинство конвертов было с иностранными марками, а обратные адреса — на немецком, французском или английском языках. Друзья сделали все, чтобы разыскать Аню, но она как в воду канула.

Иван Севастьянович открыл стол, взял перевязанную шнурком пачку, нерешительно помял ее в руках.

«Конечно, скорей всего она погибла. В такой суматохе, с ребенком… А вдруг она жива и объявится. Сколько таких случаев теперь! О них рассказывают в трамваях, очередях, купе вагонов. О них говорят по радио, пишут в газетах. Так должен я ему сказать все о ней или не должен?»

— Кстати, — спросил он, — ты позвонил тогда Лиле Брегман? Или не звонил?

Алексей сразу оживился. Глаза его радостно блеснули.

— Да, звонил, — сказал он. — Она уехала на гастроли. Но я напишу ей. Обязательно!

«Нет, я ему ничего не скажу, — подумал Иван Севастьянович. — Лучше ему ничего не знать. Да, да, лучше ему ничего не знать».

По воскресеньям Стельмах любил потолкаться на базаре. Самое лучшее идти на толкучку без определенной цели, интересно ходить не спеша, вдоль рядов, где прямо на земле, на листах картона или старой клеенки, разложены инструменты, радиодетали и другие, порой очень ценные, до зарезу нужные, вещи. И приобрести их можно по баснословно дешевой цене. Так, на прошлой неделе удалось купить набор часовых инструментов с маркой Золинген на коробке за пятьдесят рублей.

Сейчас — тоже. Стельмах шел не торопясь вдоль рядов, присматриваясь к вещам, разложенным на земле. Его внимание привлекла небольшая черная коробочка со шкалой на передней стенке. Для чего эта коробочка предназначена, он не знал. Этого уже было достаточно, чтобы остановиться, взять вещь в руки, рассмотреть. Для чего бы она? Осторожно нажал на кнопку внизу шкалы. Боковая крышка с зеркальцем открылась — и в то же мгновенье стрелка над шкалой двинулась вправо, остановилась на цифре «9». Он повернул коробочку окошком к себе, закрывая его от света, и стрелка поползла обратно. Стельмах замер. Экспонометр с фотоэлементом? Да ему же цены нет, этому прибору!..

— Сколько за эту штучку? — пренебрежительно вертя в руках экспонометр, спросил Стельмах.

— Сто пятьдесят, — ответила торговка.

Стельмаху стало ясно, что толстуха и представления не имеет о настоящей цене этой вещицы. Мысленно он уже купил этот прибор, но деньги давать не торопился. Глупо давать деньги не поторговавшись. Он удивленно посмотрел на женщину, многозначительно присвистнул, осторожно положил вещь на место и двинулся дальше.

— Ты давай свою цену, солдат! — крикнула вслед ему торговка. — Бери за сто двадцать!..

Стельмах даже не обернулся.

— Откуда у него деньги? — рассмеялась вторая торговка. — Делать им нечего, вот и ходят по базару, лапают.

— Давай сто, — продолжала кричать вслед Стельмаху торговка. — Ну?!.

Стельмах вернулся. Неторопливо завернул полу шинели, вынул из кармана брюк пачку денег — вчера только получка была, отсчитал сто рублей, отдал торговке. Спрятал деньги обратно в карман, взял экспонометр и пошел дальше.

Вдруг он увидел… Лачугин? Дядя Саша?! Точно, он!

Лачугин рассматривал девичье платье. Простенькое, из дешевой ткани, отделанное трогательными оборочками. Платье, видно, было ему по душе. И цена подходящая. Только подойдет ли?

Торговка уговаривала:

— Подойдет, точно тебе говорю, подойдет. Если коротко будет, так тут же запасу вон сколько, а длинно будет — подвернуть можно.

— Дядя Саша! — окликнул Лачугина Стельмах.

Лачугин сразу узнал его.

— Стельмах! Ей-богу, Яшка Стельмах!

Он ткнул платье торговке в руки, крепко обнял Стельмаха.

— Погоди, дядя Саша, целоваться потом… — Стельмах взял у торговки платье, спросил:

— Оно вам подходит, дядя Саша?

— Для дочки хотел взять. К Новому году, в подарок.

— Сколько? — повернулся к торговке Стельмах.

Та сказала, что платье стоит сто рублей.

— Для круглого счета? Да? Это спекулянты всегда круглую цену назначают. А вы, я вижу, трудовая женщина. За пятьдесят давайте. Ну, еще десятку добавлю. По рукам? Давай деньги, дядя Саша.

Лачугин отсчитал деньги, завернул остаток в тряпицу, спрятал и стал сворачивать платье.

— Так что же ты делаешь тут, Стельмах? — спросил он, заталкивая сверток в карман шинели.

— Работаю и, между прочим, знаете где? У Алексея Платоновича…

— У Корепанова? Он тут? — удивился Лачугин.

— Тут. И — главный врач больницы, — сказал Стельмах. — И мы сейчас пойдем к нему. Он только вчера из Москвы вернулся. В гости к Ивану Севастьяновичу ездил.

Их толкали со всех сторон.

— Давайте выберемся отсюда, — предложил Стельмах и, увлекая за собой Лачугина, стал проталкиваться к выходу.

Корепанов обрадовался Лачугину, как родному. Втроем они — Алексей, Лачугин и Стельмах — долго сидели, расспрашивали друг друга, вспоминая пережитое. Лачугин рассказал, как нашел свою семью.

— Закончилась война с немцами. Наш госпиталь тогда под Берлином стоял. Что ж, думаю, надо и честь знать. Сколько можно на государственных харчах околачиваться? Только вот куда ехать, не знаю. Дома у меня нет, жену и детей немцы сожгли… Ладно, думаю, руки есть — не пропаду, и решил подать заявление на госпитальную комиссию. А майор Бахметьев говорит, чтобы подождать немного. Куда-то нас перебрасывать собираются. И правда: погрузили в поезд. Настоящий поезд, пассажирский. Потом уже выяснилось: на японца нас везут. Ну, думаю, если с немцами управились, то с японцами долго возиться не станем… — Он рассказал, как ехали от Берлина до Дальнего Востока. — Ну, скажу я вам, Алексей Платонович, сколько той земли у нас!.. Самому увидеть надо. На карте видел, пальцем обводил, а настоящего представления не имел. Целый месяц ехали. Красивые места, особенно на Байкале — горы, туннели разные и рыба. Омуль называется. Пошел я на какой-то станции рыбы этой купить — базарчик неподалеку. Иду и вдруг вижу — Иришка моя! Моя Иришка, разумеете, стоит и лепешками торгует!.. Оказывается, не сгорели они… Выбрались на межу, а тут какая-то машина военная идет, наша. Подобрали их красноармейцы и до ближней станции довезли. А там она уже как-то добралась и до Сибири. Мальчонка в пути помер, а девочек сберегла… Уже после войны с Японией приехал я. Сидели, советовались, где жить будем. Вот один и сагитировал сюда ехать, на Украину, в Светлую Пристань. И земли много, и река рядом… Не соврал он. Места хорошие, красивые места, привольные. И хату нам дали. Небольшая — зато своя.