Наум Фогель - Главный врач

«Медаль он правильно получил. Медаль он получил по заслугам», — вспомнил Алексей слова Гервасия Саввича. И свой ответ на эти слова он тоже вспомнил: «Сказки все это!» Выходит, не сказки. Выходит — правда.

Почему эта правда так неприятна? Потому что Никишин жалобу писал?..

Алексею вдруг захотелось рассказать Марине обо всем — и о жалобе, и о ночных пирушках Никишина с хулиганами, и о всех передрягах. Но вместо этого он стал рассказывать, как Никишин, рискуя жизнью, спас Чернышева. Потом о Чернышеве — как этот человек переборол смерть, преодолел инвалидность, все дни чем-то занят, возится с радиоприемниками, вместе со Стельмахом ремонтирует физиотерапевтические аппараты, конструирует новые. Затем стал рассказывать о Стельмахе, о его ранениях, о последней операции, о своей поездке в Москву. О том, как звонил на студию, надеясь поговорить с Лилей Брегман, о профессоре Хорине, о том, как тот советовал обязательно описать и опубликовать в научном журнале историю Чернышева, потому что это редкий случай в медицине, очень редкий.

— А вы написали? — поинтересовалась Марина.

— Нет, надо еще подождать. Но я напишу. Обязательно напишу.

Архиповна принесла телеграмму. Только что доставили.

— Леонид Карпович и Ася поздравляют с праздником, — сказал Корепанов. — И вам привет, Марина Андреевна.

— Это очень мило с их стороны, — с явным безразличием заметила Марина.

— Да, я совсем забыл спросить, как вам понравились мои друзья?

— Они мне совсем не понравились, — сказала Марина.

— Почему? — удивился Корепанов.

— Они вам не друзья. Даже Ася Викторовна. В тот вечер мне больше всех понравился Олесь Петрович. И знаете почему? Потому что в любом случае вы можете знать, как он поступит. А как поступит в том или ином случае Леонид Карпович или ваша Ася — надо гадать.

— А как поступит в том или ином случае Никишин, вы могли бы предсказать?

— Нет, — улыбнулась Марина. — Но здесь — совсем другое. — Она вдруг рассмеялась. — Помню такой случай. Однажды во время ужина повар отказал Никишину в дополнительной порции: «Сам без ужина остаюсь». Никишин швырнул в него свой котелок и ушел. Командир батальона потребовал Андрея к себе «на расправу», а тот исчез, как в воду канул. Все решили — сбежал.

Потому что за драки у нас взыскивали строго. Могли и расстрелять. Вернулся Андрей около полуночи. Пригнал немецкого каптера с двумя ведрами каши. Для повара. Чтоб с голоду не подох… Никишин, конечно, может многое натворить. Но за друга он пойдет в огонь и в воду. Жизни своей не пожалеет. Это я знаю. А смогут ли эти ваши друзья так?

— Давайте не будем о них.

— Хорошо, не будем, — согласилась Марина.

Второй день праздника тоже выдался хороший, солнечный. Они катались на лодке. Алексей учил Марину грести. Потом они долго бродили по ночным ярко освещенным улицам, болтали бог весть о чем — о парусном спорте и рыбной ловле, об операциях на легких, пьесах Горького и странностях режиссера областного театра.

К ним привязался черный лохматый щенок с уморительно добродушной мордой.

— Симпатичный щен, — сказал Корепанов.

— Знаете, как бы я назвала его? — спросила Марина. — Магомет.

— Магомет! — окликнул собаку Корепанов.

Щенок присел на тротуар и захлопал мохнатым хвостом по асфальту.

— Я, пожалуй, заберу его к себе, — сказал Корепанов.

— Я ожидала, что вы это скажете, — улыбнулась Марина. — Он будет верно служить вам, этот Магомет.

Алексей вернулся домой около полуночи, счастливый, что так хорошо прошли праздничные дни.

По больнице дежурила Вербовая. Алексей зашел к ней, узнал, что ничего особенного не случилось, только Никишина до сих пор нет. Корепанов позвонил в отделение, спросил, не вернулся ли Никишин. Сестра сказала, что еще не вернулся, и добавила:

— Не волнуйтесь, Алексей Платонович. Это ведь не впервые. Придет.

Алексей попросил завтра же утром подать рапорт о нарушении режима.

— Что-то надо бы делать с ним, с этим Никишиным, — сказала Вербовая. — Днем самогон принес — больных напоил, а сейчас вот опять ушел куда-то.

Никишин вернулся уже под утро. Сестра принялась корить его. Он ей нагрубил. А когда заступились больные, учинил дебош. Кончилось тем, что его связали. Утром, когда Алексей пришел в отделение, у Никишина был виноватый вид. Он даже стал что-то бормотать в свое оправдание, но приказ Корепанова был категорическим: выписать.

За ночь поступило несколько раненых. Трех надо было оперировать.

— Неспокойно в городе, — заметил Корепанов.

— И когда это все кончится? — спросила Ирина.

— Кончится! — убежденно сказала Лидия Петровна. — Это война все намутила.

Ирина посмотрела на нее.

— Войны давно нет, а нам каждую ночь все возят и возят.

— А муть долго держится, — сказала Вербовая. — Потому и неспокойно в городе, что муть.

Да, в городе было неспокойно, особенно по ночам: то внезапный крик разорвет тишину, то выстрел, площадная брань, затем топот бегущих ног, резкий окрик «Стой!» и опять выстрел.

Но это лишь ночью. С рассветом все менялось. На стройках появлялись люди. Начинали звенеть пилы, стучать молотки. Город жил бодрой, напряженной жизнью, и только на базаре змеились слухи.

— Опять ограбили квартиру. Вынесли все до ниточки. А хозяева даже не проснулись.

— И каким это сном спать нужно?

— Так они что же делают, бандиты. Стекло вырезают и на подоконник — скляночку со снотворным. Вот у Михеича, что на Первой Портовой, не только одеяло унесли, крестик нательный у жинки сняли. Из чистого золота крестик.

— И куда только милиция смотрит?

— Что милиция! Может, и милиция с ними заодно.

— Ну да, заодно. Вчера возле почты милиционера застрелили.

Да, в городе было неспокойно. И Гервасий Саввич, уходя к себе, строго-настрого наказывал сторожам, чтобы глядели в оба.

— Если хоть полено украдут, я вам…

Сторожа «глядели в оба», а воры все же забрались на склад.

Гервасий Саввич не мог прийти в себя. Только перед праздником новое белье получил — простыни, одеяла, и вот на тебе — больше половины унесли. Алексей позвонил в милицию. Пришли двое. Они неторопливо осматривали место происшествия, окно, двери, замок.

— Дело ясное, — сказал один. — Воры вошли со стороны сада. Вынули окно вместе с рамой и вынесли тюки.

— Это, между прочим, и мне совершенно ясно, — заметил Стельмах. — Совершенно ясно, хоть я и не Шерлок Холмс.

Милиционер недовольно посмотрел на него и закурил.

Потом привезли собаку. Она повертелась под окном, затем потянула к пищеблоку.

— Ты посмотри, — удивился милиционер. — Такая умная ищейка, а дурит. Почему бы это?

— Между прочим, — опять съязвил Стельмах, — даже таких умных ищеек надо время от времени подкармливать.