Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Ну, хорошо, мы как-нибудь после. Или дома поговорим.

— Гонит работу, — подмигнул вслед ему Василий Петрович. — Силен! Меня пересиживает. Упорный. А к диссертации матерьял у нас подходящий. В столовке Елисеевна отбивные классно готовит. В конторе тоже тепло. Тихо. Командировка научная. Начальнику рейда ни с какого боку его не взять. А он возьмет себе в диссертацию все что надо. Хочешь кросворт?

Приди Василий Петрович первым, и Цагеридзе отказался бы слушать его загадки. Но рядом с Баженовым бухгалтер теперь уже всегда выигрывал.

— Давайте! — с удовольствием сказал начальник рейда.

Бухгалтер дождался, пока начальник закончит подписывать документы, и тогда только начал:

— Парень был. Фронт. Еще первая мировая. Закопались обе стороны в землю. Как в домах обжились. Кто ботинки подколачивает, кто давит вшей, кто в картишки — двадцать одно. Гармонь. Песни. Тоска. А как? На то война. Позиционная. Куды денешься? В атаку идти и то легче. Только не сидеть бы в норе. В разведку пошлют — праздник. У немцев — та же холера. Песни грустные, гармонь. Всем надоело. Но «рус, камрад» тогда еще не кричали. Бились во всю злобу.

Ну — парня в разведку. Пустяк: где пулемет у немцев поставлен?

Пора осенняя. Бурьяны наросли в рост человечий. Стороной — кусты. Сухие, безлистые. Дело ночью, но в небе месяц. Горбушкой узенькой. Разведчику самая благодать. Что надо — высмотрит. Все же каплю светлее. А сам не заметен. Тени на земле жидкие.

Вот полазал парень, все выглядел, запомнил — обратно. И надо ему немецкий ход сообщения пересечь. Из бурьяна голову выставил. Налево поперечная траншея. Часовой ходит. Мелькнет против хода сообщения, как в окошке, и на две минуты нет его. У немцев точность. Не нарушит. Мотай, парень, на ус. А направо — углом загнулась траншея и вовсе не видать никого. Пустая щель. Дальше — песни поют.

Выждал парень. И только через ход сообщения перемахнуть — раз! — из траншеи, из щели этой пустой, появляется немец. Во! Секунда бы, и парень точно на него напоролся. Фарт так фарт! За спиной у немца ящик. На ремне. Торопится, бежит по щели. Вдруг ящик — на землю! Сам за штаны. За угол. Понял?

В голове у парня: часовой через две минуты, а этот через сколько? А? Ты бы как? Он — кошкой вниз. На цыпочках об стенку, хвать ящик, и — в бурьяны! На холеру бы ящик ему — задача была другая. И выполнил он точно задачу. Но молодость, лихость.

Отполз к кустам шагов двести. Ужом. Неслышно. А в траншее голоса. Тревога. Понятно? Просидел за углом немец свой ящик.

Разобрался парень. Не ящик — гармонь! В футляре. Смеется. А как? Очень просто мог бы за эту гармонь душу отдать. И задачу не выполнить. Но по обстоятельствам — смешно.

И тут поднимается такая мысль у парня: гармонь-то украл? Как ни раскладывай, у немца, врага, а украл же, украл. Покрасивее бы можно. На честность. Трофеем взять.

Парень не гармонист полным смыслом, но «Подгорную» сибирскую, кадрель и полечку мог. Надо поправиться. Знай, не вор. Развернул меха, нажал на голоса и грянул «Подгорную». Вот черт! На голоса и басы жмет он правильно, а «Подгорная» не выходит. Сплошной галдеж. Самому жутко слушать. Вторая обида: себя немцам теперь показал, а в каком виде? Не гармонист — сапожник.

Потаскал он еще меха, взад, вперед. Ни черта! Тут и вспомнил: у немцев же на гармонях свой строй, немецкий! Обратный. Враз не приспособишься.

А немцы уже стрелять начали. В кустах пули запели. Рубят сучки, сыплется парню за воротник мусор. Пулями сбитый. А как? Не игрушки. Хватит. Удирать надо. Теперь совесть не мучает. Не вор. Трофей в открытую взят. Ну кустами, кустами, и ушел.

Солдаты хвалили, гармонь оказалась хорошая. Поручик по морде разведчика треснул: зачем стрельбу на себя открывал. Во, кросворт, начальник!

Цагеридзе хохотал. «Кросворт» Василия Петровича привел его в отличное настроение.

— Молодец парень этот! Что требуется мне угадать — сколько в этот раз у него было «рысков»?

— Ну, о рысках вопрос другой. Хотя рыски, конечно, тоже были, — сказал Василий Петрович. И многозначительно поднял вверх короткий, толстый, с кривым желтым ногтем указательный палец. — Как думаешь, начальник, этот тебе «Подгорную» сыграет?

Последнее, третье, письмо от Марии со штемпелем «Сачхере» пришло совсем недавно. Вместе с ним почта доставила и два собственных письма Цагеридзе. Из Томска. С наклейками: «Возвратить за истечением срока хранения».

Вынимая их из папки «К докладу» и подавая Цагеридзе, Лида зло и обиженно сказала:

— Безобразие, когда за корреспонденцией не являются. Подумать только: два письма!

Тогда Лида не знала еще, что вернуться неполученными и непрочитанными Баженовой могут не два, а, наверно, тридцать два письма Цагеридзе.

От штемпеля «Сачхере» веяло теплом родины, детством, зоревым вступлением в юность. Вспомнилась бабушка. Провожая внука на фронт, она сказала: «Нико, я понимаю. Ты уходишь в долгий и трудный путь. Мой путь теперь уже совсем короткий. Мне очень хотелось видеть тебя рядом с невестой, с женой. Не знаю, дождусь ли. Но если я не дождусь, а тебя жизнь уведет отсюда куда-нибудь очень далеко, потом все равно приди ко мне, к моему камню, покажи мне свою милую. Я увижу. Я скажу ей: „Люби так моего Нико, как я любила своего Бесо“. А теперь ступай». И вот там, в Сачхере, побывала его милая. Но она не подошла к камню бабушки. И бабушка ей ничего не сказала. Ах, почему Мария поехала туда одна!

Тот день, когда пришло письмо из Сачхере, был оттепельный. С крыш повсюду свисали длинные рубчатые сосули, а капельки воды, беспрестанно падающие с них, выдалбливали в снегу глубокие лунки. На дорогах стояли лужи. Кованые копыта лошадей звонко чмокали, рубя размякший ледок. Тракторные гусеницы выдавливали в нем красивые ямки.

Цагеридзе уехал в курью, на постройку «головок».

Два шофера сбрасывали с прицепов толстые бревна, рассказывали:

— Шабаш. За Читаут больше ездить нельзя, под правым берегом прорезается полынья, и вообще по кромке лед уже иголками рассыпается.

Подошли Герасимов и Косованов.

— Запрещай, Николай Григорьевич, езду. Страшной беды можем дождаться, сказал Косованов.

Цагеридзе спросил:

— Сколько лесу на «головки» еще не хватает?

Косованов ответил:

— Чуть поменьше человеческой жизни.

Цагеридзе сказал:

— Тогда обойдемся.

А Герасимов прибавил:

— Какой есть, бережнее станем расходовать.

Тут же оказался и Баженов.

— А что скажет товарищ из ЦНИИ? — спросил Косованов.

Баженов слегка качнул головой:

— Вы и так чересчур долго рисковали, друзья. Я бы прекратил подвозку леса еще позавчера. А насчет экономии… Зачем вы рубите такие высокие бабки? На каждой сорок сантиметров свободно можно сэкономить. Бабок — сотни. Не понимаю и другого: зачем непременно сейчас готовить реи? Навесить их недолго, можно в самый последний момент, из вновь приплавленного леса. И огнища тогда же можно поставить. Я бы подумал и о том, чтобы в середину «головки» закатывать бревна потоньше.