Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг
- Название:Ледяной клад. Журавли улетают на юг
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Московский рабочий
- Год:1975
- Город:М.
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг краткое содержание
Борьба за спасение леса, замороженного в реке, — фон, на котором раскрываются судьбы и характеры человеческие, светлые и трагические, устремленные к возвышенным целям и блуждающие в тупиках. ЛЕДЯНОЙ КЛАД — это и душа человеческая, подчас скованная внутренним холодом. И надо бережно оттаять ее.
Глубокая осень. ЖУРАВЛИ УЛЕТАЮТ НА ЮГ. На могучей сибирской реке Енисее бушуют свирепые штормы. До ледостава остаются считанные дни. В низовья Енисея, за Полярный круг, самосплавом идет огромный плот со специальным лесом для большой стройки.
Недавно кончилась Отечественная война… Команда сплавщиков состоит из девушек и старого лоцмана. Плот может замерзнуть в пути: сурова сибирская природа, грозны стихии, но люди сильны, упорны и преодолевают всё.
О труде, жизни плотовщиков и рассказывается в этой повести.
Ледяной клад. Журавли улетают на юг - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
— Мишка грубый инструмент не любил, — перебил Феню Максим. — Лом там или лопату. Такой инструмент, который он силой рук своих заставлял работать. А теперь он топор чуть не под подушкой держит. По часу каждый вечер оселком ему жало наводит. Лом любой возьми — он крушить лед все равно станет. А топор — это уже такой инструмент, что работает хорошо только всяк при своем хозяине. Это Мишке как же не понимать?
— Вы раньше, Максим, не так объясняли, — сказала Феня.
Максим покраснел, стал невнятно оправдываться, что раньше он сам неправильно понимал Михаила — вообще Мишку за последнее время совсем не узнать. При этом как-то странно взглянул на Феню. Тогда покраснела и Феня. И тоже стала оправдываться, заговорила, что руки у Михаила действительно золотые и работает он удивительно хорошо, но вот… словно бы какая-то жестокость к инструменту и даже к самой работе у него чувствуется.
Елизавета Владимировна все время сидела молча, переводя усталый, полусонный взгляд со спорящих на самовар, из которого трясущейся рукой нацеживала в чашки чай и раздавала всем по очереди. Но когда Феня произнесла слово «жестокость», Елизавета Владимировна вдруг приподняла голову, мельком глянула на Анатолия и выговорила с негодованием:
— Жестокость у ней, одна жестокость и есть…
Махнула рукой. А Цагеридзе вздрогнул от неприязни к старухе и ее сыну. Наверно, где-то перед самым ужином они вели очередной свой злобный разговор о Марии, ее называли жестокой, и вот замедленная старческая память некстати отозвалась сейчас на это слово, связав свою мысль с совершенно другим. Но этого никто, кроме Цагеридзе, не понял.
Феня горячо запротестовала:
— Да нет же, не вообще! Я говорила только об отношении к работе!
— Но позвольте, Афина Павловна, — тогда вмешался в разговор и Баженов. — Что значит жестокое отношение к работе? Работа есть процесс преодоления, работать — сламывать сопротивление. Любой процесс труда необходимо заключает в себе своеобразную жестокость к материалу. Процесс труда, в большей там или меньшей степени, но это борьба человека с непослушным, неподдающимся ему материалом. А всякая борьба должна быть непременно беспощадной и жестокой. Иначе она вам не принесет желанных результатов. Вдумайтесь, сами народные слова о труде-то какие: кузнец «бьет» молотком, винодел «давит» виноградный сок, пароход «режет» волну, пила «впивается» в дерево и так далее и так далее. Славить надо жестокость в труде! Она помогает человеку быстрее, короче идти к своей цели.
Цагеридзе вдруг взорвало. Он вскочил, толкнул чашку и сплеснул горячий чай себе на руку. Почему-то в его сознании сразу всплыли, соединились вместе и последний «кросворт» Василия Петровича, и длительная игра, которую московский гость ведет со своей матерью, и вздох Марии в ответ на вопрос «Где ваш муж?» в одном из самых давних с нею разговоров: «…Ведь даже если бы я вам все рассказала…» — и назвала тогда жестоким и беспощадным только за этот его вопрос.
Он наклонился к Баженову:
— А если цель не очень достойная?
Баженов с подчеркнутым спокойствием снял очки, положил на скатерть и отхлебнул глоток чаю.
— Это простой вопрос? Или с намеком?
А Елизавета Владимировна торопливо прошептала:
— Ос, осподи! Чего людям надо?
Цагеридзе опомнился. Не затевать же сейчас за столом, при Афине и при Максиме, такой спор, который в итоге своем непременно затронет имя Марии. Он пощипал свои короткие усики.
— Мне вспомнилось изречение: «Цель оправдывает средства». Так говорили иезуиты, добиваясь своих неблагородных целей. Среди нас нет иезуитов. Среди нас нет идущих к недостойным целям. Следовательно, вопрос мой чисто риторический. Прошу прощения у тех, кто почувствовал в моих словах какой-то намек.
После этого разговор угас. Так, отрывочно, перебросились еще несколькими фразами о всяких мелочах, допили чай, и Максим поднялся первым:
— Пора домой!
Феня сказала:
— Да, мне тоже что-то спать захотелось. — Сунула Максиму ладошку: Спокойной ночи! — и пошла в свой уголок.
Сполоснув чайные чашки и опрокинув их просто на стол вверх дном, чтобы обсохли, Елизавета Владимировна присела на скамейку возле печи.
Мужчины направились к своим постелям. Их койки стояли почти рядом. Прежде чем шагнуть за занавеску, Цагеридзе, сильно кривясь набок, нагнулся, чтобы поднять с полу пуговицу, отскочившую у него с воротника рубашки. Он заметил, с какой оскорбительной брезгливостью посмотрел Баженов на его левую ногу, не позволяющую свободно наклоняться, с каким немым вопросом потом повернулся к матери, а та утвердительно кивнула головой, вздыхая: «Господи, господи, вот потому…»
И тогда Баженов, кулаками взбивая подушку на постели, где прежде спала Мария, слегка рассеявшись, сказал: «Естественно…» Сказал лишь всего одно слово, не зная, что этим смахнул начисто у Цагеридзе последние крохи человеческого доверия и уважения к нему…
Вот так и складывалось все это с тех пор, как уехала Мария.
Так вот прошли все долгие дни до этой густо-черной и тихой ночи.
10
…Вслушиваясь в тонкий перезвон весенней капели, отводя от лица ласково упругие ветки молодого сосняка, Цагеридзе медленно брел по лесу. В вершинах деревьев временами перекатывался шебаршливый ветерок. Иногда он опускался и вниз, охватывая его своим истомным теплом, несущим в себе запахи смолки и горького дыма от горящей где-то далеко прошлогодней травы, — теплый ветер, который в эту ночь Цагеридзе назвал «Марией».
Шел он по направлению к Громотухе, несколько отдаляясь от берега Читаута. Шел без всяких видимых ориентиров, в глубокой темноте ощупывая, как слепец, стволы деревьев. Но он точно знал, что не кружит по лесу, идет приблизительно по намеченной им прямой. В этом ему помогало как бы шестое чувство, неуловимо тонкая разница между запахами весны, которые ему приносила «Мария» поочередно то со стороны Читаута, то со стороны Громотухи. И еще — совсем-совсем уж чуть слышный, заглушаемый далью девичий голос, песня, которую пели, а может быть, и не пели, — может быть, она просто звучала в ушах Цагеридзе, как музыка леса, музыка легких ночных шорохов и звенящей ночной тишины.
Один раз очень низко и прямо над ним, сдержанно гогоча, пролетела большая стая гусей. Она склонилась куда-то вправо, должно быть, к заингутским болотам, а через минуту, тревожно прорезая наступившую тишину отчаянным криком, неровно прошелестел крыльями одинокий гусь, видимо, истомленный долгим полетом и отставший от своей стаи. Он взял много левее, чем вся стая, и Цагеридзе долго слышал его ищущий, печальный, словно бы упрекающий крик. Цагеридзе хотелось показать ему: «Да возьми же ты поправее!»
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: