Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Эту записку он свез на почту в Утесову и через час уже снова нагнал плот.

Евсей Маркелыч подозвал к себе Александра и, желая загладить вчерашнюю ничем не оправданную вспышку гнева, заговорил особенно ласково. Стал рассказывать о том, как он плавал прежде на Каме и как попал сюда, в Сибирь.

— Конечно, сплав на Каме дело совсем иное. Освоенная река, гладкая, что твоя шоссейная дорога, если по глупости куда вовсе вбок не свернешь — зря не зацепишься. Плыви в полное удовольствие. Там и обстановка для плотов есть своя, значит, знаки такие речные, и русло чистят у нее, засоряться ему не дают. Не так, как здешние реки — шалые, необъезженные. На дне каменья огромные, в щель заклинится цепь, рванет ее — и готова, будто ниточка лопнула. Сила!..

— А почему же ты тогда, Евсей Маркелыч, с Камы уехал? — Александр уже много раз собирался его об этом спросить, да удобного случая не было.

— Хе, парень, «почему»! — Вопрос пришелся, видимо, по душе Евсею Маркелычу. Пряча хитрую усмешку, он потер ладонью серебристую щетину на щеке. — Был тогда год тысяча девятьсот восемнадцатый. Тяжелый год, что говорить. Да по-своему и хороший: заставил всех людей или туда, или сюда определиться, твердо о себе заявить. Да… В то время Колчак к Перми подходил, значит, к Каме. А я незадолго с германского фронта вернулся, опять было на сплав стал. Вижу — нет, не лес сплавлять надо, а воевать, отбиваться, пока опять не сели на плечи господа хозяева. Записался в Красную Армию добровольцем и пошел на Колчака. Мы ж потом его как взяли от Перми, так и гнали, словно Сидорову козу, до Байкала. Покончили с ним вчистую, хотел я вернуться обратно на Каму свою, да и… на Ангаре сам в плен попался…

— Как — в плен? — воскликнул Александр. — К кому? Если Колчак был уже разгромлен…

— Нашлась такая сила, что и меня в плен взяла. Взяла, да с Ангары и не выпустила. — Евсей Маркелыч задумался, вспоминая что-то очень далекое. Потом она и Варвариной матерью стала, — добавил он торжественно и полез в карман за трубкой. — Не расспрашивай только меня, парень. Хотя и давно нет ее, а вспоминать грустно. Достойный она была человек — хороший, рабочий, лесоруб. Вот и все. Настоящая она была подруга в жизни…

Он сразу перевел разговор на другое. Подробно стал посвящать Александра в тайны лоцманского искусства, описывать лежащие впереди косы, мели, острова, протоки и повороты.

— Вот ежели бы шли мы, как спервоначала было назначено, только в Куликову, — говорил он, вздыхая и все поглядывая на реку, кипящую белыми гребнями волн, — так этот ветер мне был бы прямой помощник. Без катера в самую запань поставил бы. А теперь? Выжмет нас с фарватера…

— Ну и что же нам надо делать? — Александр знал, что он теперь не гость на плоту, а сплавщик, такой же, как все.

— Погодим. Погодим малость. Пройдем поворот; если еще пуще влево покатимся — будем якорь кидать. А может, катер заводской выйдет навстречу. Прежде всегда встречали они. Договоримся — оттянет на ходовую.

И, как по щучьему веленью, из-за поворота действительно выскочил катер. Легко раскидывая в стороны тонкие гребни волн, он наискось пересек отделявшее его от плота расстояние и засигналил сиреной, требуя подготовить буксир.

— Молодцы! Молодцы, куликовцы! — одобрительно сказал Евсей Маркелыч, давая своей команде знак приготовиться.

И в сомнении, знают ли куликовцы, что не им идет этот плот, закричал вахтенным:

— Эй, погоди! — На ходу бросил Александру: — Чего доброго, подхватят да к себе поволокут. С ними это станется. На катере-то вроде сам подъехал.

И быстро стал спускаться с гулянки.

«Сам» — директор лесозавода Григорий Павлович Тропинин — бушевал и размахивал руками, разговаривая с вахтенными девчатами. Нажженное ветром лицо его, казалось, так и пылало огнем, косматые желтые брови шевелились, он кашлял и хрипел, выкрикивая:

— Что? Не мне? Как — не мне? Знать ничего не знаю: мой плот! По графику мой!

А сам командовал матросам на катер:

— Давай, давай, не слушай их, крепи буксир! Ну! Живо!

Сунув Евсею Маркелычу холодную костлявую руку, он сразу набросился на него:

— Кому плот ведешь? Чего тут девки твои чушь городят?

— Не чушь, — остановил его Евсей Маркелыч, — правду говорят. Не тебе плот — гнать в низовья приказано.

— А я не отдам! — заявил Тропинин и даже повернулся спиной к Евсею Маркелычу. — По графику полагается мне, и ничего больше я и знать не хочу.

— Как же ты его не отдашь? — удивился Евсей Маркелыч. — Плот на реке, у меня в руках, а не у тебя в запани. Ты помоги-ка лучше заправиться в ходовую. Вишь, как ветром влево наваливает.

— Эге! Чтобы я тебя из своей запани в реку вытаскивал! Надумал ты здорово…

— Не нам с тобой спорить, Григорий Павлович, — убеждал его Евсей Маркелыч. — Мне-то бы и самому лучше сюда поставить, чем гнать на край света, да так нужно.

— А мне лес, выходит, не нужен?

— Не знаю я. Может, и нужен, а у меня свое распоряжение.

— Давай показывай.

Загородив спиной от ветра тонкую хрустящую бумажку, он быстро пробежал ее глазами и воззрился на подпись:

— Что мне твой Горячев! Я сам такой же директор. Ты подай мне бумажку из треста, этажом выше. Есть?

— Нету.

— Значит, всё. Ставлю в запань к себе. На себя принимаю ответственность.

— Ты шутишь или по правде говоришь, никак я тебя не пойму! — будто загадку разгадывая, сказал Евсей Маркелыч.

— Шутить мне нечего, — оборвал его Тропинин. — Прижму к берегу, и всё. Давай лучше от греха дальше — ставь левые реи, а правые сними.

— Не могу. Не могу я этого сделать, Григорий Павлович, — постепенно закипая, сказал Евсей Маркелыч. — А тебе говорить так и совсем не к лицу.

— К лицу! — закричал директор. — Куда я тебя отпущу на этой снасти, да еще в позднюю осень! Чтобы штормами тебя раскатало, да? Ни себе чтоб, ни людям?

— Не меньше твоего в сплаве я понимаю, Григорий Павлович. После Енисейска пароход меня поведет.

— Я знаю, туда, на Север, как в прорву, лес идет. Сколько ни плавь все будет мало.

— Надо думать, в дело идет, — заметил Евсей Маркелыч.

— А свой завод я закрывай?

— Тебе и так уже хватит.

— Запас карман не дерет.

— Ну, как знаешь.

— Я знаю.

— Помоги ветер пересилить, не то придется мне якорь кидать.

— Я тебе твердо сказал: к себе в запань поставлю. Правые реи не снимешь — на косу прижму, посажу. Лес зимой на лошадях вывезу.

— Под суд пойдешь!

— Оправдаюсь.

— Навряд!

Тропинин не слушал. Он скомандовал катеру дать разворот вправо и прижимать плот к берегу. Евсей Маркелыч позеленел. Подскочил к Тропинину, рванул его за плечо, и оба уставились друг на друга ненавидящими глазами.

— Ты что со мной-то делаешь? — едва выдохнул Евсей Маркелыч.