Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Ага! Теперь уже и не Максю — «Мишу за руку ведет…» Мишу… за руку… Даже так?..

Широко шагая, он обогнал всех, кто шел впереди; на вопрос Павла Болотникова, куда он так бежит, огрызнулся: «Не куда, а откуда». В сенях общежития на ощупь схватил свои лыжи, надел, закрепил и помчался напрямую к реке. Здесь он немного проскользил вдоль обрыва, переходящего внизу в крутой откос, выбрал похожий на трамплин бугорок, отошел, разбежался и, распластав руки, как крылья, полетел в темную и грозную глубину, слабо мерцающую внизу снежными искорками.

Максим, переполненный счастьем, шел под руку с Феней. Он находился даже не на седьмом, а по меньшей мере на одиннадцатом небе. По пословице, беда не приходит одна. Счастье тоже, наверно, ходит всегда не в одиночку. Во всяком случае, так в этот вечер казалось Максиму.

Вот, пожалуйста, по порядку. В самый трудный момент он ловко выручил друга, вышел на круг вместо него, когда ядовито-веселая Женька Ребезова уже готова была покрыть Михаила вечным позором, от которого и Максиму не просто было бы уйти. С Мишкой-то ведь они «оба — одно»! Феня сразу согласилась вместе пойти поиграть, и потом танцевала тоже больше всего с ним, и доверчиво разговаривала, спрашивала: «Как вам здесь нравится? А вашему другу?» Это тоже было здорово, что Феня их не отделяла, не вспоминала злом Ингут, Михаила. И Максим говорил: «О, мы с Мишкой…» Вообще весь этот вечер он, Максим, был удивительно ловкий и находчивый. Если бы перевести это на солдатский язык — он стрелял и все время попадал только в десятку. И то, что напоследок Женька Ребезова на всю улицу спела: «Где-то Макся мой идет, Мишу за руку ведет…» — это уж такое, выше чего, пожалуй, и никогда не случится. Это же слава! А? И все сразу, все в один вечер. Очень правильно сделали они с Михаилом, что сюда переехали!

Максим оглядывался, смотрел вперед. Эх, Мишка, черт длинноногий, куда ты девался? Как хорошо вместе бы сейчас погуляли!

Феня шла, платком прикрыв лицо так, что на виду оставались только глаза — обмороженные щеки полагалось беречь от холода — и потому ее голос звучал глухо. Рядом с ними, иногда тоже поддерживая Феню под руку, шла Баженова. Максиму это ни капельки не мешало. Наоборот, помогало. Окажись они с Феней только вдвоем, у него в достатке не сыскалось бы умных слов, и он городил бы ей всякую чепуху. А Баженова выручала. Когда разговор становился очень уж глупым, нелепым, она тихонько вставляла какое-нибудь серьезное свое замечание. Но больше — слушала молча.

— Вы чем любите заниматься в свободное время? — спросила Феня.

Максим задумался. Ему хотелось назвать что-нибудь значительное, такое, что заставило бы засиять еще сильнее ореол его сегодняшней славы, и сказать вместе с тем чистую правду.

— Мы с Мишкой любим книги читать. На лыжах ходим, — проговорил он неуверенно, вдруг с полной безнадежностью ощутив, что ничего более значительного назвать не может.

— Нет, я не об этом спрашивала, — сказала Феня. — Это так, развлечения. А ремесло какое-нибудь… Ну, вот я сама, например, вышиваю, кружева умею вязать, корзинки из прутьев плести. Мария — замечательная портниха. А вы?

— Я не портной. Вообще шить, вышивать и кружева плести — это для инвалидов, — сказал он с грубой развязностью, самого напугавшей. Вот и конец славе. Тем более что ремесел он не знает никаких, мастерить ничего не умеет. Ну, чем же он блеснет? И тогда, совсем потухая, прибавил: — Если вот фотоаппаратом пощелкать, это не плохо…

— А вы умеете? — обрадованно спросила Феня, совсем не обидевшись на грубость. И не дождалась ответа, стала сама рассказывать: — Я хорошо умею. Папа меня научил всей премудрости. Даже на цветной пленке. Только аппарат свой никак не дает, он ему постоянно нужен. А у меня, стыдно сказать, еще «Фотокор». Для стеклянных пластинок. Папа любопытную летопись ведет. Знаете, он тридцать лет подряд, два раза в месяц, одно и то же место в тайге снимает!

— Зачем?

— Ну… чтобы проследить, как постепенно развивается природа. А потом у него есть отдельные серии. Например, тридцать ледоходов на Читауте. Или двести разной формы облаков. Или шестьдесят ураганов. Пожаров лесных, кажется, штук пятьдесят. Есть утиные, глухариные, медвежьи серии у него. Вся звериная и птичья жизнь. Папа телескопической насадкой пользуется. А то поставит где-нибудь на глухой тропе аппарат со вспышкой магния, пружинки, веревочки — и звери сами себя снимают. Интересно? Давайте, Максим, будем наш Читаутский рейд вместе снимать! Тоже серию. Как он, скажем, за двадцать или там за сорок лет изменится.

— Так вы что же, здесь еще сорок лет жить собираетесь? — со смехом спросил Максим, радуясь, что поймал девушку на случайном слове. А главное, что теперь очень ловко можно повернуть разговор на другое — уж слишком опасно рассуждать о фотографии, в которой все познания Максимовы ограничены уменьем «пощелкать».

— Если я первые свои двадцать лет здесь прожила, — тоже посмеиваясь, ответила Феня, — так теперь я обязательно должна к ним прибавить остальные восемьдесят. А там будет видно.

— Ну, нет, — сказал Максим, — а мы с Мишкой, конечно, и здесь сколько-то поработаем, чтобы чистую совесть иметь, но потом все же поедем куда-нибудь. На большую стройку.

Некоторое время Феня шла молча, поглядывая то вверх, на крупные, ясные звезды и на вершины сосен, осыпанных снегом, то вперед, где длинной чередой стояли дома со слабо желтеющими в окнах огнями. Дальние концы жердяных оград терялись где-то в темной лесной глубине.

— А мне от этого не уехать, — сказала она, — я должна дождаться, когда и тут будет все, как на больших стройках, как в больших городах. — И опять засмеялась: — Только воздух пусть останется теперешний. Без него, без нашего лесного воздуха, я никак жить не смогу. И потом я неправильно сказала «дождаться». Я же не буду просто сидеть и ждать. Руки человеку даны для чего?

Максим опять сбился с ноги. Ему померещилось, что Феня хочет разговор повернуть к прежнему.

— Для чего руки? Не корзинки плести! — неожиданно ляпнул он, чувствуя сам, что глупее и ненужнее этих слов уж никак не найти.

Баженова улыбчиво поглядела на Максима, и глаза ее заблестели в ночной темноте.

— Кто что может, — мягко сказала она. — А почему, Максим, вам не нравится у нас?

— Мне не нравится? — с удивлением переспросил Максим, сразу не сообразив, что Баженова просто его выручает. — Нет, нам с Мишкой здесь очень нравится. Это вы, Мария Сергеевна, насчет того, что я сказал: «Поработаем, а потом куда-нибудь дальше?» Так это, знаете… Не сидеть же на одном месте.