Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— А если у вас здесь появится дом? Семья?

— Ну! Семьи у меня никогда не будет.

— В юности так все говорят, — негромко, словно сама для себя, отметила Баженова. — А почему? Нет еще любви, в любовь не верят.

— Ну, Маринька, — с неудовольствием протянула Феня. — Зачем ты так? Любовь есть! У каждого. Обязательно. Как же не верить в нее?

— Надо верить, — совсем тихо сказала Баженова. — Сперва непременно надо верить…

Она сразу как-то заторопилась, пошла быстрее и потащила за собой Феню. До дому Баженовой было еще далеко, но Максим понял: Мария Сергеевна почему-то очень разволновалась, надо прощаться здесь. Пожимая Фене руку, Максим расслышал глухо, сквозь платок сказанные ею слова «пожалуйста, заходите», кивнул девушке головой и зашагал дальше, к своему общежитию.

Звезды, как и в начале вечера, крупные и яркие, спокойно мерцали в непостижимой вышине. Только теперь они изменили свое положение в небе. Максим не мог сразу отыскать даже знакомой ему еще с детства Большой Медведицы. Зато, словно бы зацепившись за самую макушку высокой сосны, горела, сверкала белым огнем вовсе неведомая ему крупная и горячая звезда. Максим немного постоял, любуясь ею, пошел — и звезда, будто зовя его за собой, тоже поплыла над лесом.

В поселке постепенно затихали голоса, шаги на скрипучем снегу, только изредка взлаивали собаки. Максим, не спуская глаз с белой звезды, миновал свое общежитие, медленно дошел до самого конца поселка. Дорога, выгнувшись дугой, вползала в густую чащу соснового подлеска, пугающе застывшего в неподвижности, и Максима потянуло снова к домам. Спать ему не хотелось, издали он видел, как на крыльцо общежития поднялись четверо, по силуэтам угадал — свои ребята, но Михаила среди них не было, и Максим прошел мимо дома.

Почему люди все время говорят о любви? Книги пишут! Песни поют! А вот он, Максим, и без любви пока живет великолепно. Днем хорошо поработал, вечером хорошо повеселился, побродит сейчас по свежему воздуху и пойдет спать. Баженова говорила еще о семье. Это совсем другое дело, семья — жить вместе удобнее. Но тут же ему вспомнилась слегка вздрагивающая, теплая рука Фени, когда прощались, вспомнилась удивительная свежесть, весь вечер наполнявшая его, когда Феня находилась рядом, и какое-то чувство щемящей пустоты, если она даже ненадолго от него отходила. Вот и сейчас все-таки лучше пройтись бы с ней вместе, чем так сновать одному по снежной дороге.

— Максим?

Он остановился, от неожиданности сердце у него забилось остро и горячо. Кто это? Женька Ребезова! Спускается потихоньку с крыльца. Похрустывает снег под каблуками. А как раз над ее домом сияет та самая белая звезда.

— Гуляете?

Женька тронула одеревеневшую Максимову руку и стала поправлять волосы, все больше сбивая платок на затылок и слегка потряхивая головой. Она стояла чуть боком к Максиму, и ему было видно, как возле Женькиных губ вьется легкое облачко морозного пара.

— Мне тоже чего-то не спится, — сказала Ребезова и пошла по хрусткой дороге. — Все провожалась я, провожалась, а не проводилась как следует. Ну, что же вы?

Максим не знал, что ему делать. Ступить рядом с Женькой даже один шаг сейчас было куда труднее, чем в красном уголке обойти перед ней целый круг в пляске. Там помогала, звала гармонь; десятки людей, поощрительно глядя, словно подталкивали в спину; здесь, наоборот, все держит, примораживает его к дороге — ночная тишина, загадочно-глухая темень за околицей, куда уйти — и не знаешь, вернешься ли, или, как в сказке, захватят и утащат чьи-то цепкие лапы.

— Да я домой, — сказал он наконец, не двигаясь.

Ребезова легонько засмеялась, притопнула каблучками.

— Ну, помогите же! Я одна не умею частушки складывать. Мы все с Афиной вдвоем. Куда вы девали ее? Что тут можно придумать в конце? Ну? «Я домой, я домой, я хочу на место…» — Она вернулась, взяла Максима за руку, повела по дороге. Потом прислонилась к нему, теплом дунули в ухо слова: — А ты на вечере был смелее.

И отпрянула в сторону, будто ничего и не сказала.

— Спать хочу, — проговорил Максим сразу спекшимися губами.

— «Спа-ать…» Я тоже! Когда хотят спать, всегда уходят как можно дальше от дома. Пойдемте на берег к запани?

— Холодно, — Максим не знал, что он должен и что он может сказать. Его действительно вдруг бросило в дрожь.

— Мальчику хо-лодно… А я так просто горю! — Женька вовсе сбила платок на затылок, и волосы у нее туго развернулись возле ушей. — Возьмите мой платок. Пу-ховый! Нет, без смеху. Серьезно. Если холодно. А чего же стесняться? Я бы взяла.

И Максим растерялся уже окончательно. Отшучиваться он не умел. Нагрубить девушке тоже не мог. Не мог потому, что Женька как-то сразу и властно подчинила его своей воле. А главное, в таком подчинении для самого Максима было что-то приятное, наполненное любопытным ожиданием: что будет дальше? Он, захлебнувшись морозным воздухом, вдруг выкрикнул:

— Давайте!

Женька неторопливо высвободила застрявшие у нее где-то под мышками концы платка, окутала им шею Максима. Возилась долго, завязывая узел, и несколько раз при этом, нечаянно или нет, коснулась своими мягкими пальцами его щек. От платка пахло человеческим теплом и немного — ржаной хлебной корочкой.

— Ну что?

— Хорошо, — сказал Максим, теперь все больше набираясь смелости.

— Губа не дура…

Они свернули на дорогу, ведущую к Читауту, только скрипом своих шагов и негромкими голосами нарушая сторожкую ночную тишину. Шли долго, неторопливо. И эта торжественная тишина для Максима вдруг приобрела особое значение: что, если на дороге заскрипят еще чьи-то шаги и появится встречный? Тогда… Нет, не того боялся Максим, что их увидят вместе, вдвоем… Тогда придется поспешно снимать платок — нельзя же показаться бабой! — и вместе с платком отдавать такой приятный запах хлебной корочки.

Женька потерла уши. Максим искоса взглянул на нее. Волосы девушки словно посеребрились. От тонких звездных лучей? Или от морозной пыли?

— Вам холодно? — спросил Максим встревоженно.

— Какой заботливый! — опять в самое ухо ему сказала Ребезова. — Ну? Дайте свою шапку. Нет, мне не холодно. Я просто люблю быть парнем, ходить в штанах.

Она надела шапку чуточку набекрень. Не развязывая платка, натянула его теперь повыше Максиму на голову. Вздохнула:

— Не простудитесь. Поздно я родилась, Максим. Мне бы с Василием Петровичем в партизанском отряде! А вы не поздно родились?

— Тоже поздно, — доверчиво сказал Максим. — Мы с Мишкой сколько раз уже говорили. Только не в партизаны. А с настоящей бы армией, с танками там или с артиллерией — ну, хотя бы самый кончик войны захватить.