Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

Феня прямо запрыгала от радости, узнав, что зачисляется в строители. Быть илимщицей ей надоело. Катер тянет суденышко за собой на буксире, где он остановится — там и ты станешь. Рулить на илимке — значит неотрывно следить, чтобы судно не «рыскало» по реке, не бегало на привязи из стороны в сторону, да еще не ударилось бы в плывущее навстречу бревно. Только одна тут выгода: можно книги читать, учебные программы прорабатывать, потому что почти всегда на илимке попутчиком плывет кто-нибудь из мужиков, он за руль и держится. А подготовительные работы к сплаву — названий там всяких сто тысяч, но виду, существа у каждой работы в отдельности капелька. Строитель, что ни делал бы он, — и его работа видна и вся работа в целом. Когда дом готов будет, на него — на свой труд — любоваться можно всю жизнь. Полюбуйся на моток проволоки, который ты подкатил к берегу, — как начнется работа сплоточных агрегатов, через два дня и следов его не сыщешь!

К площадке, где должен был строиться второй дом, Феня прибежала, когда там собралась уже вся бригада и ждали только прораба Семена Ильича Шишкина. Феня отметила: нет еще и Михаила. А на доске приказов в составе бригады она вчера видела его фамилию.

Павел Болотников, заливаясь многозначительным смехом рассказывал:

— …Говорю вам: совсем незадолго до рассвета просыпался я. И была несмятая постель у него. Белым утром гляжу — поит на коленях мой Куренчанин и головой воткнулся в подушку. Даже стеганки с себя не снял. Что такое? Не разрыв ли сердца случился. Тряхнул я за плечо, нет, жив, мягкий. А? Вот и соображайте теперь, кто его ночью так уходил: до постели своей человек не дополз.

— Зря ты это. Мишка не такой, — укоризненно сказал Максим, разминая покрасневшие на резвом морозце уши. На работу он явился в кепочке.

— Такой не такой, а ночь прогулял все же. От факта никуда не денешься, — сказал Болотников.

— Ну, а потом что? — с интересом спросила Женька Ребезова, не сводя глаз с Максима и потуже натягивая на голову его шапку. — Вместе были мы с Мишей. К реке, к Читауту ходили. По соснячку. Деревья вы-ысо-кие! Все в снегу. Где теперь мой Миша? Спит еще? И все на коленочках, головой в подушку?

Вступился Саша Перевалов.

— За Ингут чего-то побежал! На метеопункт послал начальник.

— К нам? — удивилась Феня. — Зачем?

— Познакомиться с твоими родителями. Благодарность получить, — с ядовитинкой объяснила Ребезова. — Разве не заслужил?

Феня сердито махнула рукой, ей не нравилась Женькина развязность.

Появился Шишкин. Высокий, сухой, с длинным, узким лицом и строгим голосом. Коротко поздоровался. Сразу приступил к делу.

— Мужики — пилить дрова, женщины — костры разводить. Ну-ка, кто-нибудь двое, вот вам шнур, натяните — определим, где класть огонь, землю таять, ямки рубить.

За концы шнура схватились Женька и Максим, утопая по колено в снегу, потащили в разные стороны.

— Евгенья — правей, Петухов — подойди вперед, — командовал прораб.

Зазвенела пила, глухо забухали колуны, разбивая длинные чурбаны на поленья, заблестели лопаты, выбеленные сухим, сыпучим снегом. Потянулся дымок от первого костра.

Павел Болотников вырубил и затесал четыре кола, забил их, где показывал прораб, а Максим с Женькой Ребезовой при помощи того же шнура стали с угла на угол выверять «косину» будущего дома.

Прилежно раскапывая глубокие снежные сугробы, Феня думала, какой он все-таки особенный, этот Михаил. Как неодинаково держал он себя тогда, в домике на Ингуте, и потом, когда по ночной тайге тащил ее на спине, весь разгоряченный, не понимая, почему другой человек коченеет все больше и больше. Переехав с Максимом на рейд, он ни разу не зашел справиться о ее здоровье, он и вчера в красном уголке все время букой стоял у стены, но до конца вечера все-таки не ушел и (Феня была в этом уверена) беспрестанно поглядывал на нее. Где он провел ночь? Глупости болтает Павел! Не был он ни с какой девушкой. Женька тоже врет! А вообще зря, совсем зря он строит из себя такого серьезного. Попроще бы! Максим Петухов постоянно твердит «мы с Мишкой». Характеры у них разные. А все же душа в душу живут. И суровость, строгость Михаилова этому никак не мешает. Отец говорит: «Самая тесная дружба и самая нежная любовь — у людей с различными характерами». Фене стало даже смешно, ей представились рядом Женька Ребезова с Михаилом. И тут же вдруг почему-то она попробовала, поставила себя на место Женьки. Сделалось немного жутко, но хорошо.

Женька Ребезова выделялась среди девчат. Все были в платках, она — в шапке. А у Максима в кепочке голова зябла. Хорошо, что в запасе у него кепка была, иначе — хоть в Женькином платке на работу ступай. И хорошо еще, что никто из ребят не заметил у него платка под подушкой, успел он утречком потихоньку припрятать его в чемодан. Девчата дивились на Женьку: чего ради шапку надела?

— Теплей и удобней, — объясняла она.

А Максиму ни слова. Будто было все как надо, будто собиралась она так до конца зимы и проходить в его шапке. И Максим чувствовал: она это могла сделать. Женщины носят — ничего! — и штаны и шапки. Попробуй парень повязаться платком! Максим не знал, как повести разговор с Ребезовой, как вернуть свою шапку и где отдать ей платок. Женька все время оказывалась поблизости от Павла Болотникова, при котором такой разговор был совершенно невозможен. Максим, конечно, купил бы себе новую, но, как всегда, на беду в орсовском магазине зимой торговали трусами, тапочками и соломенными шляпами, а шапки обещали завезти только к весне.

Так Максим провертелся до самого обеда. К этому времени была расчищена от снега площадка, забиты колья, обозначавшие места, где копать ямы, и на этих местах зажжены два десятка костров.

— Надо бы постеречь огонь, — сказал Шишкин. — А то, пока ходим в столовую, костры развалятся, ни черта земля и не оттает. Ну-ка, кто потеплее одетый? Ты, что ли, в шапке, — показал он на Женьку.

Максим моментально прицепился к словам прораба.

— Могу и я Ребезовой подсобить. Потом пообедаем.

Женька пренебрежительно повела плечами.

— Да чего тут двоим делать? И у костров, наоборот, жарко. Вот Максим в своей легкой кепочке пусть один и остается, греется.

— Ну, как знаете, — сказал прораб. — И вправду, оставайся один, Петухов.

— Из-под кепочки у него не уши — петушиные гребешки торчат, — ласково прибавила Женька. — Как бы не отвалились.

Все дружно захохотали. Максим растерянно схватился за уши, действительно пылающие от мороза, наверно, как петушиные гребешки. Он остался в дураках вдвойне: упустил Женьку, глядишь, по дороге в столовую и поговорили бы; и упустил вкусный, хороший обед — будешь потом один хлебать холодные остатки. А Женька о чем-то пошепталась с Феней, сдернула шапку с головы, помахала ею, с приплясом сделала на дороге маленький круг и запела: