Сергей Сартаков - Каменный фундамент. Рассказы

Андрей Максимыч повернулся спиной к Степану и долго сидел, всматриваясь в зеркальную гладь Ангары.

Быстро сгущались сумерки. Над лесом загорелась одинокая звездочка.

— Вот… — заговорил снова Андрей Максимыч. — А Илюше я ничего не написал, не знает он страшной беды своей. Побоялся я тогда оледенить ему сердце ужасом. И теперь не знаю как. Всю войну человек провел, жив остался, сколько разов со смертью разминулся. Как он к ней, к Надюше, стремится. И нету. Жду. Приедет, пишет, скоро. Вместе тогда погорюем. Душевный он. Да ведь что же, лучше бы не Наденька, а я там… Вот… А ты в Подпорожную, значит, идешь?

— Да, в Подпорожную, — подтвердил Степан. И опять стыдно стало ему за эту ложь старику. Но не знал он, как сказать теперь правду. И не знал, почему он должен сказать правду. Дом Андрея Максимыча для него был как и всякий другой дом. Не следовало в нем оставаться. Приедет Илья. Он, а не Степан будет родной. Тогда уходить будет еще тяжелее.

— А что, у тебя в Подпорожной свои?

— Свои, — и эту ложь он уже не смог повторить. — Нет, не то чтобы свои, а так… знакомые ребята, вместе на фронте воевали…

— Тогда чего же тебе спешить? Поживи в нашем поселке. Утречком поедем с тобой самоловы снимать. Поглядишь, как на перемет стерлядь ловится. Поди, не видывал? Любишь рано вставать?

Это было концом ночи, но еще не было началом дня. Серые тени лежали повсюду, и в одну плоскость сливались с водной гладью береговые утесы. Только в верхнем створе реки, откуда начинался рассвет, отчетливой линией вычерчивался горизонт. Ангара казалась теперь еще торжественней и величавей.

Они уселись в лодку. Степан взял лопастные весла, Андрей Максимыч рулил. От берега сразу началась глубина, но в прозрачной воде хорошо были видны белые глыбы камней. Степан, работая веслами, любовался этим диковинным для него зрелищем. Он никогда раньше не видел такой прозрачности и чистоты воды. Неожиданно камни куда-то исчезли, и темной и загадочной стала Ангара.

— Обрыв? — всматриваясь, спросил Степан.

— Нет, пески, — спокойно ответил Андрей Максимыч и ткнул веслом вниз. Пройдя немногим более метра, оно уперлось в дно. Лодка находилась на самой середине реки: и тот и другой берега казались недосягаемо далекими. — А вот теперь действительно будет обрыв! — Рука Андрея Максимыча вместе с веслом по локоть окунулась в воду. — Тут не менее как метров восемь глубина будет.

— Как вы все знаете? — удивился Степан. — На такой-то ширине?

— На ширине — пустяки, — усмехнулся Андрей Максимыч, — я ее так-то и по всей длине знаю. Кончай грести.

Слева по борту скользнуло плавучее бревешко. Андрей Максимыч ловко подхватил привязанную к нему бечеву и стал перебирать ее. Лодка послушно пошла вдоль бечевы.

— На-ка тебе, вот она!

Андрей Максимыч наклонился к воде, и в тот же миг Степан увидел, как вместе с бечевой из глубины поднялась серая остроносая и остроспинная рыбина. Слабо махнула красиво разрезанным хвостом и, мелькнув желтым брюхом, очутилась в лодке. За ней еще одна. И еще.

Поплыли к другому перемету.

Степана захватила и увлекла работа. Он не заметил, как рассвет из серого стал белым, как выпрямились и отодвинулись берега, как пожелтел, а потом покраснел восток и как на вершине самого высокого утеса золотыми пятнами зажглись солнечные лучи.

Это был труд, мирный труд, к которому он так давно и жарко стремился. Кругом лежала неколебимая тишина. Огнями искрилась река, уходили в бескрайную даль синеющие горы. Вот они, эти чаянные им и выстраданные в боях просторы! Радость, светлая радость овладела Степаном. Едва удерживая волнение, он воскликнул:

— Эх, и приволье тут у вас, Андрей Максимыч!

— Это ты насчет реки? Да, — не понял его Андрей Максимыч. — А вот в низовьях ты побывал бы, на Енисее. Только там берега уже не те. Скучные берега. Тундра.

Степану захотелось рассказать о себе, о прожитой им большой счастливой жизни и о черной полосе, омрачившей и разрушившей жизнь, рассказать о своих думах, сомнениях и о письме, которое привело его сюда. Открыться, почему он не посмел сказать об этом сразу, зачем позволил себе ненужную ложь. Он сложил весла, обдумывая, с чего начать разговор. Но Андрей Максимыч кашлянул и, как показалось Степану, сердито сказал:

— Что, надоела рыбалка? Ладно, давай тогда поплывем домой.

Обидного в этом не было ничего, но Степан почувствовал, как сразу у него пробежал по сердцу холодок, и уже не нашлось простых, искренних слов. Оно и понятно: в сорок лет человек с человеком сближается не так-то быстро и свободно, как это бывает в юные годы.

На берегу их встретила Поля. Стащила с плеча деда мешок, пересчитала улов и, радостная, заплясала.

— Это на дядино счастье! Да какие все крупные!

Мимо пробежала ватага босоногих ребят. На ходу сбрасывая рубашонки, они помчались прямо к реке. Погалдели, о чем-то посоветовались и всей толпой бросились в Ангару. Вода сразу закипела под взмахами загорелых ручонок.

— А что это, я смотрю, — спросил Степан, — у вас никого из взрослых в поселке не видать? Одна ребятня.

— На сплаве все. Как же — на сплаве, — боясь, как бы ее с ответом не опередил дедушка, заявила Поля, — это уж всегда у нас: как сплав, так все на сплаве. Дома останутся разве только самые старые старики.

— Верно говорит, — подтвердил Андрей Максимыч, — вот и я не остался бы, коли бы так ноги не болели. Вообще, скажу я тебе, Степан, нет хуже, когда желание в тебе кипит, а руки либо ноги отказываются. Такая на душу обида ложится, хоть плачь.

Они подходили ко двору Андрея Максимыча.

— Ну вот погляди на крышу — изветшала. Собирался я встретить Илью новой крышей, да не знаю — успею ли. Нонче весной пошел с Полинкой, надрал дранья, — и вовсе недалеко отсюда, на задах у поселка, — а подтащить нету сил, не слушаются ноги. Коня просить в леспромхозе совесть не позволяет — рабочая пора самая жаркая.

— Я перетаскаю, — сказал Степан.

И это у него получилось так просто и деловито, как будто он выразил свое мнение на дружном семейном совете. Его неудержимо тянуло к труду. А мягкая, спокойная и по-отцовски веская речь Андрея Максимыча проникала ему в самое сердце. Но скажи ему сейчас в ответ Андрей Максимыч снова что-нибудь сухое и неладное, и опять замкнулся бы он, как тогда утром, на реке.

Старик поднял кустоватые брови, ладонью потер бороду и, как бы удивляясь, что ему самому не пришла в голову эта мысль, сказал:

— А ведь верно. Помоги-ка, друг.

Весь день Степан работал с таким увлечением, какого не знал давно. Дранье подсохло и было нетяжелым. Степан накладывал на плечо сразу целую стопу и носил, не отдыхая, ношу за ношей. К вечеру возле двора высилась целая груда золотистого, пахнущего смолой дранья.