Сергей Сартаков - Каменный фундамент. Рассказы

Андрей Максимыч опять ушел на Ангару, смотреть переметы. Поля наводила чистоту и в без того чистой избе. Степан, закончив работу, присел на крылечко. Он не знал, что же ему все-таки дальше делать: и оставаться было нельзя, и уходить не хотелось. Да и некуда было идти… А может быть, и незачем?..

Он думал, все думал, старался думать, а хотелось бы просто так, не думая, сидеть и отдыхать, как это бывало раньше, дома. Да, дома…

Очнулся он, услышав над собой голос Андрея Максимыча:

— Эка, разморило тебя! Это с отвычки. Знаешь, в работу тоже надо втянуться. Пошли ужинать. Может, хочется выпить с устатку? Найдется. А с утра, как считаешь, начнем крыть крышу? Пособишь?

И это сразу освободило от необходимости опять раскидывать умом: уйти или не уйти.

Крыть крыши Степану никогда раньше не приходилось, и он удивился даже, как быстро они вдвоем одолели такую большую работу.

— Ну и спасибо же тебе, Степан. Приехал бы теперь поскорее гостенек дорогой, — сказал Андрей Максимыч, спустившись на землю.

Он, конечно, имел в виду сына Илью. Ревнивое чувство невольно шевельнулось у Степана. Он поймал себя на этом и тотчас его подавил. А крыша была хороша, очень хороша, блистала свежестью и желтизной, он не мог ею налюбоваться. После трех с лишним лет, когда видения смерти и разрушений наполняли все его дни, это было первое, что знаменовало полное возвращение к созидательной, мирной жизни. И не только он, — и Поля, и Андрей Максимыч почувствовали торжественное значение ими сделанного. Они уселись все рядком на сбросанные в кучу старые драницы и молча поглядывали наверх, на крышу, каждый думая о своем.

Незаметно завязался разговор. Тихая, сумеречная беседа. Не хотелось вставать, идти ужинать: так бы и сидеть всем вместе тесной родной семьей. А над землей, над уснувшим поселком все гуще становилась темнота, и еле различимы были на горизонте кроны отдельно стоящих деревьев. Лес словно бы надвинулся сплошной черной стеной. Сумеречная темь располагала к откровенности, и Степан начал рассказ о своей жизни, о своем горе.

Слушая его, покашливал Андрей Максимыч и всхлипывала Поля. Но о письме Степан и в этот раз ничего не сказал, не хватило какой-то малости в настроении, чтобы открыться до конца, как иногда не хватает, может быть, доли градуса, чтобы расплавиться металлу. Накалится в горне добела, да так и пролежит куском.

Но после этой ночи Степан перестал ощущать неудобство. Правда, он каждый день собирался уйти, но не потому, что в этом была какая-то неотложная необходимость, а скорее просто по ранее заданному, самому себе заказанному решению. Старик каждый раз его останавливал, убеждал не торопиться. И тут же давал работу, заставлял сделать то одно, то другое. Ласково, без принуждения, но и без возможности отказаться. Совсем так, как приказывает строгий отец любящему его сыну.

Так минула неделя.

А однажды вечером, возвратившись из лесу, Степан застал Андрея Максимыча в сборах. Тот укладывал сундучок, проверял прочность подошв на броднях, видимо готовясь в долгий путь. Поля чинила ватную стеганку. Степан остановился ошеломленный. Он готовил себя к тому, что скоро расстанется с этим домом, но не думал, что это получится так.

— Вы куда это, Андрей Максимыч? Что ли, на фронт? — спросил он, пытаясь придать шутливость своим словам.

— Ага, на фронт, — не отрываясь от сборов, ответил Андрей Максимыч, — вы с фронта, мы на фронт. Надо всем помаленьку.

— Нет, верно?

— На сплав он, — не вытерпела Поля, — сам директор леспромхоза сегодня за ним приезжал.

— Да как же вы с больными ногами, Андрей Максимыч?!

— Ноги, ноги! — сердито сказал старик. — Валенки с собой возьму. В тепле ноги мои ничего, дюжат. Нельзя. Видишь ты, дело-то какое. Приготовленный плот. Восемь тысяч кубов. А снасти не хватает, цепей мало, и якоря одного вовсе нет. За войну-то леспромхоз с такелажем жуть как обносился. Ждать, когда подвезут снизу снятый с плотов, не дело — вода садится, потом в пороге плот побьешь. И без нормы цепей по Ангаре плыть никто не берется: нету сейчас здесь, вверху, народу с опытом. Приехал директор просить меня. Нельзя не уважить. Я-то сгоню. Дело государственное. Вот скоро катерок за нами должен прийти. Поленька, поспешай, голубка.

— Да, вон оно как, — протянул Степан, — ну что же, Андрей Максимыч, коли так сложилось — разрешите попрощаться. Так уж положено: гость прежде хозяина обязан из дому уйти.

— Это куда же уйти? — не понял Андрей Максимыч.

— Да пойду я… — и не мог выговорить Степан: «в Подпорожную».

— Как же ты пойдешь? — удивился старик. — Да я ведь все на двоих готовлю, тебя с собою хочу взять. Ну что ты заладил, чего тебе идти в чужую деревню? Чем тебе и здесь не дом? А лоцманским делом не пренебрегай, я б тебя живо выучил. Приедет Илья — с ним будешь плавать. Ведь мужик он какой хороший у меня! Ты подумай, как славно бы получилось. Илья без товарищей жить не может. Любит он людей. А вы, гляди, как раз почти однолетки с ним, и в горе вы с ним тоже товарищи. И мне ты полюбился.

— Да ведь…

Андрей Максимыч подошел к Степану, положил ему руку на плечо.

— Еще что тебе я скажу. Не легко будет Илье забыть Наденьку, вот как тебе своих. Знаю я это. Понимаю и тебя. Вот… А друг человеку всегда нужен. Без друга только волк живет. В доме места хватит, поженитесь оба — живите, как братья. А? И мне, старому, радостнее последние дни коротать. Писал я весной письмо в армию нашу, просто наугад писал, и номер почты сам выдумал, приглашал приехать кого горем меченного к нам. От чистой души писал. Только, видно, не дошло письмо, никто не ответил. А ты вот случаем сам сюда забрел. И нет у тебя ни роду ни племени. Так чего бы тебе у нас не остаться? Стеснительно, что ли? А ты подумай тогда так: не я, а народ солдата своего приглашает. Народ надо уважить.

— Да я уважаю, — не зная, что и вымолвить, пробормотал Степан. — И вы, Андрей Максимыч, стали мне вовсе как отец родной.

— Ну вот и оставайся. Вместе с тобой и сегодня поплывем. Ну, скажи мне: если довелось бы, ты письмо-то мое получил, неужели бы порвал и бросил его или, когда бы путь мимо лежал, не зашел бы?

— Нет… зашел бы… зашел. — Чувствуя, как у него перехватывает дыхание, Степан взял Андрея Максимыча за руку: — Неужели не видишь? Зашел я…

Тяжелый трехрядный плот, вытянувшись почти на километр, подобно острову отделялся от берега протокой. Вода с шумом неслась в этой узкой щели. Ритмично подрагивали цинковые тросы, которыми плот удерживался на причалах. Берег был пуст, безлюден. Толстый слой облетевшей с бревен коры устилал склон горы, как ковер. Согретый утренним солнцем воздух был напоен тем терпким ароматом, который присущ плотбищам. Пахло вянущими листьями тальника, свежей сосновой щепой, развороченной бревнами влажной землей, И все это перебивал, заглушал грубый, слегка кисловатый запах мокрой коры.