Сергей Сартаков - Каменный фундамент. Рассказы

— Буду помогать, — искренне ответил Александр.

Девушки ушли. Он остался один. Сел на бревно над шалманом и стал наблюдать, как, взвихренные движением воды, мельтешатся в оконце золотистые песчинки. Потом сразу все потемнело, солнце окунулось в тучу…

…Тихая и темная опустилась ночь над Ангарой. Монотонно «работали» цепи, волочась по каменистому дну. Начинался перекат, быстрее было течение, и крупнее лежали камни в русле реки. Цепи то и дело закусывались — попадали в узкие щели между камней, натягивались, дергая плот, выскакивали из щелей и опять ползли, дребезжа железными звеньями.

Накрапывал мелкий дождик. В черной мгле ночи берегов не было видно. И если бы не дребезжание цепей, можно было подумать, что плот стоит на месте — так неприметно было его движение.

Костер, разведенный на каменном огнище, то вспыхивал, то угасал. Беззвучные, как летучие мыши, носились тени над бревнами плота. В дальнем конце, подобно звездочке, тлел второй костер. Возле него грелись вахтенные кормовые. У каждой реи тоже сидели дежурные. Нельзя было сплошь разводить костры, и те, что были на реях, сидели впотьмах до утра.

Алексей Прокопыгч не спал, попыхивая трубкой, раздумчиво ворошил головешки в костре. Это было его правило — самому нести ночную вахту. Алексей Прокопьич знал наизусть всю реку и мог всегда безошибочно сказать, где находится плот. По каким-то одному ему ведомым приметам он в полной темноте узнавал протоки, перекаты, повороты, знал — ближе к правому или к левому берегу идет плот. И если дул прижимистый боковой ветер, Алексей Прокопьич задумчиво шевелил губами, что-то высчитывая, потом складывал рупором ладони и кричал в пустую темень, туда, где сидели на реях вахтенные девчата:

— Эй, вахта, приготовься на реях!..

И снова что-то соображал и высчитывал. Ночной ветер для него был самой большой неприятностью.

Александр сидел напротив Алексея Прокопьича, слушая неторопливые его рассказы. Как ручеек журчали они у старого лоцмана, и слушать их можно было бесконечно. Но Алексей Прокопьич вдруг смолк, выколотил о камень огнища трубку, продул ее и встал.

— Чего не ложишься? — спросил он Александра.

— Не спится. Днем хорошо отдохнул. А ты на всю ночь?

— На всю ночь. Как же иначе? Не останавливать же плот.

— А замены нет, — сочувственно сказал Александр.

— Нету, — прислушиваясь к работе цепей, сказал лоцман, — ишь шипит. По песку тащатся. Слышишь: чуть стучат. Стало быть, кончился перекат. Теперь часа четыре будем так. Впору и мне — ложись да спи.

— А нельзя?

— Почему нельзя, — шевельнул плечами Алексей Прокопьич, — можно, да не буду. Не положено лоцману. — Он поднял лицо кверху. Редко-редко падали мелкие брызги теплого дождя. — Всю ночь как в мешке простоит. Днем разойдется.

— Почему помощников себе не готовите, Алексей Прокопьич? — помолчав, спросил Александр.

— Помощников? — задумчиво переспросил старик. — Есть помощники. Ирина хорошо в реке разбирается. Только днем пока. Наизусть-то реку скоро не запомнишь. Я вот двадцать шестой год по ней плаваю. На второй миллион третью сотню тысяч кубов гоню, начал нынче. Да по Каме — на Каме я прежде работал — полтора миллиона согнал, там двадцать три года лоцманичал. Ну вот, как думаешь, за сорок девять лет можно хорошо одолеть пауку речную нашу?

— Сорок девять лет! — сказал Александр восхищенно и подумал, что ему нынче исполнится только двадцать четыре.

— А Ирина — женщина очень способная, ничего не скажу, — продолжал Алексей Прокопьич, — ноне четвертое лето со мной плавает, разу не руганул я ее. Не за что было. Жив буду, на будущий год начну и ее к ночному правежу приучать. А сейчас пусть поспит, успеет еще. Поберечь женщину надо. Постою пока сам.

— Тяжело тебе, Алексей Прокопьич, в твои-то годы, — сказал Александр. Очень уж старым выглядел лоцман.

— Тяжело? Что ж, всем не легко. Девчатам потяжелее моего достается. Тоже нелегкое это дело, плавить лес. Особо якоря когда, цепи выхаживать…

— И больше некому, — понимающе сказал Александр.

— Может, оно и не совсем так, — Алексей Прокопьич стал набивать табаком новую трубку. — Закуришь? Нет? Ну и не приучайся. Видишь ты, народ, конечно, с фронту вернулся, прибавилось, прямо сказать, у нас изрядно. Но, — он долго пыхал, раскуривая трубку, — за войну-то девчата втянулись, привыкли. Что, распускать их, что ли? Даже скажи им — так обидятся. Ты понимаешь, дух у них как теперь накалился. Это, брат, не шутка, такую войну пережить. Вот они хохочут и веселятся, а ведь у каждой — у кого отца, у кого брата, у кого милого убили. Разве ж это просто было снести? Снесли, перетерпели, — значит, было что-то на душе у них такое. Это ж не на миг было, это уж навсегда теперь осталось. Да, ясно, это уже теперь навсегда, — повторил он и уставился немигающим взглядом на меркнущее пламя костра.

Александру стало стыдно за те мысли, что появились у него, когда он пришел на берег и увидел безлюдное, тихое плотбище. Теперь он испытывал чувство гордости за девчат: и за тех, что спят безмятежно в шалашке, а завтра будут крутить тяжелое васильяново колесо, выхаживая цепи, и за тех, что сейчас впотьмах и в одиночестве стоят на вахте у рей.

— К примеру наш плот, — снова заговорил Алексей Прокопьич. — Могли бы мы подержать его у причала, дождаться, когда с первых плотов придут мужики? Могли бы. Да у кого же теперь такая мысль родится? Плот держать, если его согнать можно! Ни директору, ни рабочим этого не выговорить. В войну девчата хороши были, гоняли плоты, а теперь не годятся? Или я: ранее мог, а теперь нету? Эх, милый мой, сынка-то у меня тоже убили…

Он поднялся, отошел от костра в угол илота, где была кромешная темень, закашлялся, а потом закричал:

— Эй, на вахте! Правые реи подбери!..

Голос его прокатился над рекой, ушел далеко-далеко, а потом отдался с левого берега легким эхом. Прошло две-три минуты, и поднялась возня, послышался плеск воды — это девчата подтягивали реи и закрепляли их. Теперь плот должен был сдвигаться к левому берегу.

Алексей Прокопьич так и не вернулся к костру. Ощупывая ногой бревна, тихонько пошел на середину плота, к девчатам. Александр подбросил в огонь несколько поленьев. Брызгаясь искрами, взвилось высокое пламя и сразу раздвинуло мрак. Зато там, за границами светлого купола, ночь стала еще чернее. Алексей Прокопьич ушел далеко, и свет костра уже не освещал его фигуру.

Александр сидел один долго, очень долго, не думая ни о чем, но это бездумье для него значило многое.

В шалашке он ощупью отыскал свою постель, забрался на нее и еще немного посидел, прислушиваясь к ровному дыханию спящих девушек. В открытую дверь падала полоса света от костра. Она пришлась как раз на тот край нар, где спали Надя и Груня. Они лежали, закутавшись обе в одно одеяло. У Нади, которая лежала лицом к свету, застыла на губах улыбка. Наверное, сон ее одолел в тот миг, когда сестра нашептывала что-то смешное… Поверх одеяла, обнимая Надю, покоилась еще чья-то рука, полная, белая…