Григорий Коновалов - Благодарение. Предел

— Иной раз пупырышек маленький на ноге покраснеет, жар подымется, вся грудь, вся спина будто лопушницей покроются. Простынями окутаюсь, водкой мочу кожу. Прорвется бугорок, косточка с ноготок вылезет, и я, измаянный, засыпаю беспамятно… Ну что ж, за твою будущую службу выпью, Пегов.

Терентий спустился к заводи. И оттуда позвал Силу:

— Сила, кыш к деду! — Ольга уперлась в спину Саурова, и он поскользил по ковылю, спугнул перепелку из-под куста чернобыла.

— Ты сети поставил? — строго спросил Терентий.

— Какие? Нет.

— Выберем. Садись в лодку.

Сила слегка греб, старик, согнувшись стоя на корме, выбирал сети. В тумане не видно было рыбы, только слышалось трепыхание, пахло дном.

— На уху бы вам, да лучше подальше от беды, — сказал Терентий, когда вмялись носом лодки в мягкий берег. — Ну и разбойнички поставили сеть. Я уйду на твоей лодке. Помалкивай.

— Сейчас и уйдешь… Скажи, разве ноги твои изувечены? Дядя Тереша, нынче ты замутил меня.

— Ноги не мои изувечены, а сына моего… царствие ему небесное… А я маюсь за всех отмаявшихся… Это с рюмки так выворачивает душу…

Сила сдвинул лодку, посмотрел, как Терентий бесшумными мощными гребками уходит за камыши.

На носках пошел к костру.

— Я уже думала, умыкался мой кавалер со своим дружком Терентием Ерофеичем, — сказала Ольга таким тоном, что ни у кого не оставалось сомнения, насколько безразличен ей этот безусый мальчишка.

Сережка растянулся на траве, упокоил белобрысую голову на коленях Насти. Но вдруг заворочался, хотя Настя, посмеиваясь, удерживала его за уши.

— Лежи, раз пригрелся.

— Ну-ну, Настенка, — оживел он. — Пойдем погуляем.

Обняв Настю, Сережа правил в березовый в западине колок, и Сила порадовался: легко налаживалась у них жизнь.

С незнакомой прежде скованностью, опасением и решимостью Ольга потянула его за руку, садясь на землю.

— Тоскливо мне, Сила-мила.

— Да почему же?

— Не знаю. Жить не хочется.

— Не сама ты на свет появилась… Значит, так надо.

— Бабаня Алена говорит: тоска от своеволия и безверья. Человек, бормочет Иван, без вечности — не человек, а так, короткий говоронук до могилки. Вот, наверно, я такая. Недобрая я, и у самой сердце болит оттого, наверно, что зло делаю людям. Подбила Ваньку, мол, собери друзей, вроде надежду подала. А сама тебя сманила вот сюда… Правда, Насте надо помочь. Ох, какой ушлый Сережка Пегов белобрысый… Как буду жить — не знаю. Хотя в голове ясно, проветрило. Иди поспи.

Сила взял ватник, улегся в сухой теклине — вешние воды размыли ложок. Настя прошла по окрайку овражка. Что-то говорила Ольге горячо, просительно.

— Иди ты! — отбивалась Ольга. — Ну мало ли на что решилась ты… Придет время, и я решусь…

— Господи, что же делать? Мамака в мои-то лета младенца-благоденца укачивала… Ну, Серега, — закричала она темневшему у терновника парню, — если Олька не согласна, то и я… у нас все пополам…

— Не помирать же мне из-за Ольки.

— Пегов, иди-ка сюда. — Такого повелительного голоса Ольги не слыхал прежде Сила. И представилась она ему строгой, пожившей. — Иди, иди. Начистоту поговорим.

«А вот мне так ничего не надо, все и так хорошо. Буду около Ольки, может, чем помогу. Гляди-ка, какая она добрая, прямо сестра. И строгая. И Ванятке сознаюсь: около вас буду», — думал Сила, поудобнее сворачиваясь на комковатой земле. Теперь он со стыдом вспомнил: однажды пугливо кружил всю ночь у дома Ольги, а когда зашел в свой двор, мать заперла калитку за ним и все ноги исхлестала жесткой, как проволока, чилижиной.

«Пегова не укорачивает родительница, самостоятельный, как мужик, папиросы в кармане, волос гривастый, девку клонит с полнейшей ответственностью: мол, любим и жизнь делаем, а вы не беспокойтесь попусту», — Сила сладко мечтал о том времени, когда и ему, как сейчас Сереге Пегову, будет двадцать лет. Проходя по окрайку овражка, Пегов заглянул на Силу, снисходительным смешком старшего осыпал его.

— Серега, ты не путляй с Настей. Верит она тебе, чего же тянешь? — говорила Ольга. — А ты, Настя, помолчи пока.

— Уговаривать надо не меня, а бабаню Алену, — сказал Пегов, — я хоть сейчас в загс. Пусть бабка не пожалеет мотоцикл в приданое. С люлькой. Я же не бросовый парень, волю задаром не отдам. Женятся-то раз, Оля!

— Да где же старики раздобудут машину?

— Сказала! Брат-то Аленин гигантом управляет. Андриян-то Ерофеич. Да у него и малолитражка найдется. А то бы ты, Оля, попросила у Ивана, вроде для себя. Отдадим потом мы с Настей.

— Нашел у кого деньги — у Ивана!

— Для тебя найдет! Только заикнись. Отчим даст хоть на «Волгу», лишь бы Иван поклонился ему. Все дело в поклоне.

— Ивану самому-то аль не надо?! — сказала Настя. — Ему разве плохо с невестой на машине?

— Э-э, не в коня корм. Не умеет жить. Я-то завсегда защищаю Ваньку, а другие чудеса смешные про него рассказывают. Нет, зла ему никто не желает — на людей с простинкой не злятся…

И хоть Силе не нравилось, что Пегов мудрит и хитрит, понемножку дурачит Ивана, все же он, успокоенный в самом главном, повозился-повозился и уснул. Сквозь сон слышал: кто-то, кажется Афоня Ерзеев, подошел к тлевшему костру, крупно и ласково наступал на Ольгу.

— А я вовсе не одна. И не боюсь никого. Может, в ложбине-то мой защитник отдыхает…

И еще ему слышался отдаленный глухой гром, и он накрылся ватником с головой. Не то во сне, не то на самом деле кто-то тихо сел около него, потом вроде прилег. И слышал ровное дыхание спокойного человека и чуял запах женских волос, пропитанных солнцем до самых корней. И чем-то принакрыли его, и звезда погасла на ресницах. И темнота была успокаивающая, как после завершения летних работ. И все отстоялось в душе.

Андрияну было невесело — не то угнетала игравшая за горой гроза, в то время как над лугами и рекою яснился месяц, не то просящие взгляды Мефодия, распираемого докуками и все искавшего случай похристарадничать. Но случая такого не давал ему Андриян, томил в отместку за то, что Мефодий со своим Токиным мешал хоть один вечер побыть в семье сестры и зятя Филиппа. И так каждый приезд к родным.

Мефодий был для него ясен и не возбуждал сильного интереса. Это был, в глазах Андрияна, тертый жизнью человек, жадный до работы, напористый, о самом себе думает с почтением (мол, хитрый), в словах людей ищет двойной смысл. Такими разворотливыми вроде на все руки практиками с хитрецой, себе на уме кишмя кишела городская жизнь. Возможно, сын Егор повлиял на Андрияна: Кулаткину только кажется, что он глубоко ныряет, а зад-то наружу.

Занимал он Андрияна лишь одним: умело ли ведет хозяйство? И хотя не раз принимал живое участие в его судьбе, в близкие отношения вступать не хотел — тут мешало мужское брезгливое презрение к неотлаженности семейной жизни Мефодия.