Сергей Залыгин - Соленая Падь. На Иртыше

И ждали все какого-то особо решительного момента, и Мещеряков впервые подумал, что сражение, которое он ждет послезавтра, может, по-своему начинается сегодня. Может быть, уже вот здесь и началось? Незаметно, без выстрелов. Одними только речами.

Это его удивило, эта догадка. А тут как раз в тот самый момент заговорил Брусенков:

— Что же, ты и сейчас против, товарищ Кондратьев, чтобы нынче же нам образоваться в Советскую власть? Объявиться ею? А когда так — сегодня же и будем голосовать вопрос на съезде. Ему оттуда, — махнул Брусенков в глубину амбара, — виднее, чем нам отсюдова. Я просто хотел выяснить отдельные мнения здесь. — Слегка потопал ногой по деревянному настилу. — Иначе Советская власть придет — не сильно похвалит нас, что мы ее по сей день стеснялись.

Обернулся Довгаль:

— Я тоже и еще раз мнение говорю: мы, может, и самые истинные борцы за Советы, но это еще не обязательно, что мы ее истинные же представители! Хочу с ней, с настоящей, держать совет — достойный ли я ее? Могу ли ею быть? Я этого не знаю. А ты, Брусенков, знаешь об себе? Ты не боишься нашу победу покалечить на глазах у всех, как было уже в восемнадцатом годе? Одно — это объявить себя частью Российской Советской Республики, признать все ее законы, другое — самим себя назвать Советской властью. Совсем другое.

— Ты, верно что, Довгаль, ровно мальчик… — удивленно и сердито развел длинными руками Брусенков. — Да разве ты правильно ставишь вопрос? Разве дело во мне? Дело нынче в обстоятельствах! Не сделаю я — сделает Глухов. Слышал ты Глухова либо не слышал?

— Я слышал. И опять говорю, что все принимаю — краевой Совет заместо главного штаба, инструкцию по организации Советской власти на местах, но только с заметкой: личный состав наших Советов — он должен быть временный, впредь до прихода Красной Армии. И Реввоенсовета. А теперешнее единогласие, когда его добьется товарищ Брусенков при голосовании вопроса, оно мне вовсе не нужное. Зачем мне «за» товарища Глухова? К чему? Чтобы он им после похвалялся? И цеплялся бы за его?

— Ну что же, заканчиваем разговор, — сказал тогда Брусенков. — Вопрос, значит, за тем, кто будет избранный нынче председателем краевого Совета. Это и будет истинное голосование — не столько по личностям, сколько по принципам. Ибо невозможно бороться за власть и от нее же уходить, ее бояться. Нет, невозможно! Поглядим… — И Брусенков поглядел на лица членов президиума, на ряды делегатов, уже заполнивших помещение, на свои руки, вытянув их перед собою… — Между прочим, — сказал он, — вот и решатся все нерешенные недоразумения, бывшие среди нас в течение уже долгого времени. Тем самым — предстоящим голосованием — они непременно уже решатся, равно как и все наши прошлые действия. Народ в лице нынешнего съезда — он решит все и вся.

— А ты демократ, товарищ Брусенков! — ответил Брусенкову Петрович. Сильный демократ… Удивительный!

Первым взял слово опять Глухов. Опять поднялся на трибуну. Съезд слушать его не хотел, свистел и шумел, а он все равно поднялся, руку поднял кверху, борода у него тоже приподнялась, и он объявил об уходе карасуковской делегации со съезда.

— Мы, карасуковцы, — гласило его заявление, — есть крестьяне. Крестьянин есть хозяин. Пусть встанет тот крестьянин и заявит гласно, что он не хочет быть хозяином! Таких нету. И не может быть в природе. Потому — мы блюдем хозяйский интерес, а когда совершаем революцию, то она ничто без того же интересу. Одне слова, и только. Нам власть нужна — хозяйская над хозяевами. А вовсе — не бесхозная. Уходим на моряшихинский съезд. Встретимся через год либо два, когда вы все — деятели нынешней словесной нивы — придете к нам за хлебушком и даже, может быть, за всей прочей жизнью!

В молчании оторопевшего собрания карасуковцы и еще два человека из числа шести казачьих делегатов прошли между рядами, прошли через распахнутые ворота. Совсем ушли.

Только спустя минуту раздались свист и крики, даже ругань понеслась вслед.

Кондратьев вел нынешнее заседание, он объявил:

— Продолжаем работу! От нас ушли кому с нами не по пути! Это для нас к лучшему. Продолжаем работу!

Брусенков показал в амбар пальцем, сказал Довгалю:

— Вот хады! Восприняли этого хозяина! Этого Глухова! Он-то ушел, а делегаты теперь уже не столь слушают речи, как каждый видит себя хозяином… Коней на ограде своей видит, телушек разных… Оглушил он их, Глухов.

Довгаль — потому что он, хотя и мельком, хотя и глубоко где-то в себе, только-только подумал о делегатах то же самое — рассердился на Брусенкова, покраснел, глядя на него.

— Ну? Так ведь Глухов-то ушел? Ушел, тем самым уже ничуть не угрожает, что сделается властью?

А события шли.

По примерзшим уже колеям застукали-застукали перед амбаром колеса, много колес, много копыт. Съезд замер, прислушался: что случилось, откуда стук? Оказалось — чуть ли не половина моряшихинского съезда прибыла в Соленую Падь. Земская затея рассыпалась в прах и теперь неизвестно стало куда и к кому отправились карасуковцы во главе с товарищем Глуховым? Должно быть, на пустое место.

Вновь прибывшие еще стеснили ряды, а когда приутихли горячие объятия, бурные приветствия, один из них поднялся на трибуну, объяснил мотивы разрыва с моряшихинским съездом и прочитал следующую «декларацию в принципе»:

— «Товарищи трудящиеся, крестьянство и рабочие — делегаты второго съезда республики Соленая Падь!

Мы, первоначальные участники съезда в Моряшихе, порываем с ним и приходим к вам.

Мы порываем с политической платформой, которая по сей день ищет союза со своим поработителем — буржуазией. Мы приходим к лозунгу пролетарской революции как к мировой, победоносной и единственно правильной идее.

Мы раз и навсегда порываем со всеми формами буржуазного правления, а торжественно обещаем поддерживать Советскую власть.

Еще в 1906 году моряшихинский волостной съезд выработал и принял наказ членам Государственной думы первого созыва с требованиями политических свобод.

Тогда же большинством голосов мы приняли платформу социал-революционеров, но — увы! — это чуть не привело нас к погибели. К дорогому нам старинному знамени „Земли и воли“ все больше подползало врагов, которые хотели вырвать у нас красное знамя, созданное из пота и крови рабочих и крестьян. И зашли мы в тупик. Но явилась партия мирового пролетариата, и снова пошли трудящиеся, униженные и оскорбленные, торжественно водружать обновленное красное знамя на самой вершине счастья всего трудового народа.

За два с половиной последних года мы перепробовали всякое: белое, красное, голубое, черное, разноцветное! Анархистов, монархов, буржуев, земство, эсеров, областников, временных, постоянных, верховных, местных, союзных! Никто нам не власть, а только — истязания, побор и предательство.