Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

Однако на этот раз проверка почему-то затягивалась, возглавлявший всю эту работу Иннокентий Анохин скоро уехал, оставив какого-то Мажарова, нового работника райкома, и никто толком не знал, что же будет дальше.

В эти дни Аникей стал примечать, что те, кто раньше, не выходя, торчал у него в избе или прибегал по первому его зову, стали навещать его как бы с неохотой… Правда, бригадиры и заведующие фермами отговаривались страшной занятостью, делами, но Лузгин не верил им — заняты они были и прежде, а пренебрегать его волей не смели. Что-то в этих отговорках и недомолвках было не до конца понятно Аникею, и сомнения и недоверие подтачивали и подмывали его, как дерево на берегу: сегодня оно, еще живое и зеленое, красуется, не зная, что его ждет, смотрится в бегущую мимо реку, ловит ветками ветер, а завтра треснет где-то в глубине последняя судорожная жила корня, что держала его на земле, дерево закачается и рухнет в поток… И скоро люди забудут даже, что оно здесь стояло…

А что, если только, он один не видит и не понимает, что опасность уже настигла его, а всем вокруг ясно, что он обречен?

Взять хотя бы ту же Нюшку! Уж на что преданная как собака, а и та что-то стала ловчить и сторониться! Раньше навещала чуть не три раза в день, а теперь целую неделю не дозовешься, словно не может оторваться от веника, которым подметает пол в правлении колхоза!

Аникей истомил себя подозрениями и однажды поздно вечером не выдержал — отбросил одеяло и стал быстро натягивать нижнюю рубаху.

— Куда это ты? — забеспокоилась Серафима.

— Да тут… — Аникей и сам еще толком не знал, куда он пойдет. — Не могу я больше… Сил моих нет лежать в этой теплой могилке!

— А доктор что велел? — захлопотала Серафима. — На улице забуранило, света белого не видать…

— Это мне в самый раз, — надевая валенки, спокойно отвечал Лузгин, — Лучше даже: никто ие сглазит…

Но жену но так-то легко было урезонить.

— Отлегло чуть — и сразу к полюбовнице потянуло? — становясь у порога горенки и кладя руки на бедра, не отступала Серафима. — Ах ты, потаскун несчастный! Не пущу никуда! Не пущу!..

— Серафима! — возвысил голос Аникей. — Не выводи меня. Камень и тот от жары трескается… Слышь?

— А меня ты уж давно истолок в пыль, живого места нет! — беспорядочно размахивая руками, выкрикивала жена.

— У тебя, Серафима, всегда Девять гривен до рубля недоставало! — презрительно скривив губы, сказал Аникей. — Заладила как сорока: полюбовница да полюбовница! А что над нами такая туча собралась, ей и горя мало… На это у нее ума не наскребешь! Думал, под старость хоть умом разживешься, а теперь вижу — вся дурь, что смолоду скопилась в тебе, наружу еще ие вышла. Умрешь — и на том свете на всех хватит!..

Он оттолкнул ее от порога и, плотно запахнув полы полушубка, не слушая больше жалостных всхлипов жены, вышел из горенки.

Погода на улице и впрямь была как на заказ — мело так, что в трех шагах ничего не было видно. Не прошел Аникей и до ближнего проулка, как стал весь белый. Снег летел косо, большими мокрыми хлопьями, и Лузгин жадно дышал морозной свежестью. Заслышав чьи-то голоса, он спрятался за угол избы, переждал, пока люди пройдут. Напрягся до звона в ушах, желая узнать, о чем они говорят, — не о нем ли? — но не разобрал, донеслись какие-то обрывки слов.

Дверь в правлении оказалась открытой, в боковушке горел свет. Аникей, стараясь не шуметь, поднялся по ступенькам, прислушался: у Нюшки кто-то сидел, по голосу похоже — мужчина.

«Пока бабу гладишь, она твоя, — с горечью подумал Лузгин. — А отнял руку, она уже к другому ластится! Вот войду сейчас и смажу по роже, чтоб знала край да не падала!»

Что-то мутное захлестывало душу, и не было сил уже противиться страстному желанию — ворваться вихрем в боковушку и застать Нюшку врасплох, чтобы она сгорела от стыда, страха и раскаяния. Аникей поднял кулак и ожесточенно застучал по крестовине окна.

За занавеской метнулась чья-то тень, дверь раскрылась, и Лузгин услышал голос Нюшки:

— Эй, кто там? Заходи!.. У нас не заперто!..

Аникей заколебался — может быть, повременить, не испытывать судьбу, мало ли кто у нее гостит, но перебороть себя не смог. Быстро прошагав полутемным коридором, сильно рванул па себя дверь.

То, что он увидел, заставило его чуть попятиться — за маленьким, заставленным едой столиком сидел совсем незнакомый молодой мужчина в очках и, теребя рыжевато-золотистую бородку, слушал Нюшку.

«Не иначе какой-нибудь уполномоченный, — испуганно отметил про себя Аникей. — И пришлют же, откопают где-то…»

— Вот не ждали вас, Аникей Ермолаевич! — подходя и улыбаясь, сказала Нюшка. — Раздевайтесь, гостем будете.

Приблизившись к нему вплотную, она вдруг перестала улыбаться, подняла на Лузгина строгие темные глаза и, нахмурившись, прижмурила левый глаз. Но Аникей счел это обычным бабьим притворством. Ишь почуяла, кошка, что придется кое в чем повиниться, вот и старается задобрить!

— Чего это у тебя пахнет, как в парикмахерской? — сбрасывая на руки Нюшки полушубок и поводя носом, спросил Лузгин. — Одеколон пролила?

— Зачем пролила? — Нюшка удивленно изогнула подведенные брови. — Сама побрызгала на себя, подушилась…

— С какой радости?

— А какая у одинокой вдовы может быть радость? Просто так надушилась, чтоб воздух кругом меня был хороший!

Мужчина, молча сидевший за столиком, усмехнулся, но не подумал встать и первым назвать себя.

«Гордый товарищ, видать, — начиная раздражаться, снова отметил Аникей. — Наверное, цену себе набивает, а цена ему, может, всего-навсего рупь с полтиной!»

— А ты, Аникей Ермолаевич, вроде после болезни круглее стал, — не унимаясь, несла свое Нюшка. — Есть мужики худющие — чего только не жрут, а пища в них не приживается, а ты себя хоть голодом моришь, а все такой же гладкий. С чего бы это?

— Ладно тебе, — остановил ее Лузгин. — Ты бы спервоначалу с гостем своим познакомила, а то вроде неловко получается. Мы с тобой языки точим, а товарищ скучает…

Но незнакомец не стал дожидаться, когда Нюшка представит его.

— Моя фамилия Мажаров, — не поднимаясь, проговорил он. — Вам, вероятно, известно, что в колхозе работает сейчас комиссия райкома. Так вот я из этой комиссии…

— Да… Я в курсе, — сказал Аникей, а про себя подумал: «Надо бы хуже, да нельзя! И какой леший погнал меня сюда? Не зря Нюшка делала мне строгие глаза».

Но отступать было уже поздно, и, присев к столику, Лузгин принял от Нюшки стакан чаю, машинально стал помешивать ложечкой.

— Ну и как проходят ваши мероприятия? — спросил он, еще не зная, как себя держать с этим незнакомым ревизором. — Может, у вас будут для меня какие указания?

Он хотел сразу польстить Мажарову, испрашивая у него совета, и одновременно узнать, насколько он может надеяться, что райком по-прежнему считает его здесь главным человеком.