Елизар Мальцев - Войди в каждый дом

— Не стукнитесь только впотьмах, — распахивая дверь в сени, предупредила женщина. — Не везет у нас высоким — расшибаются о притолоку…

Осторожно ступая, они вошли за хозяйкой в избу и остановились у порога в теплой, пахнущей ржаным хлебом темноте. Через минуту глаза немного привыкли, да и сама темнота не казалась такой густой, разбавленная призрачным отсветом летящего за окнами снега.

— Это я, старый… Живой ты еще тут? — спросила женщина, легко и свободно двигаясь в привычной обстановке избы.

— А куда я денусь? — весело отозвался откуда-то сверху, должно быть с печки, грубоватый мужской голос. — Черт от меня давно отказался, а богу я тоже, видать, не нужон. Покуда ты, дескать, не созрел, мне тебя звать нет резону…

— Не богохульничай! — резко оборвала женщина. — Если бы сам чему-нибудь верил да детям веру передал, то нынче не валялся бы один-одинешенек на печке… Это раньше и бога боялись, и родителей почитали, а теперь не успеют опериться, и уж все им нипочем — никто им не указ, и сами не знают, чего хотят, на чем душа у них держится — не поймешь…

— Ладно, мать, не серчай, — вздохнув, сказал старик. — Поздно нам свою жизнь переиначивать — тот берег видать… Кого это ты привела?

— Засвечу огонь — сам разглядишь. — Женщина наконец нашарила на полке коробок, поднесла к фитилю горящую спичку. Сняв пальцами нагар, она подожгла фитиль и, подышав на стекло и протерев его клочком бумаги, вставила в жестяное гнездо.

— Мужик это мой, — кивая на печку, пояснила она. — Не может второй год на ноги ступить… Разве погнал бы меня бес в такую непогодь за дровами, если б он был здоровый? Я раньше и заботушки об этом не знала…

— А почему вам лошадь не дали съездить за дровами? — спросил незнакомец в бурках и нахмурился, словно от него зависело наказать или простить тех, кто не помог этим людям.

— А потому что мы излетние…

— Что это значит? — спросил Мажаров.

— А старые мы, из лет, выходит, своих давно вышли, — сказал старик и свесил ноги с печки в вязаных черных шерстяных носках. — В колхозе робить больше уже не можем… Жена, правда, иной раз ходит — картошку перебирать или еще что там, а я сижу, отмотал свое… А раз от нас нету пользы теперь, то какая же выгода Аникею нам лошадь давать? Он прямо из правления гонит старых-то, как побирушек каких, лучше уж не ходить, не просить, не кланяться, со стыда не гореть…

— А что у вас с ногами? — спросил Константин. — Что врачи говорят?

— Флебит называется! — с непонятной гордостью возвестил старик и качнул ногой. — Грязью, мол, надо лечить, на курорт ехать… Грязи у нас вроде и своей хватает, но та будто почище нашей считается, попользи-тельней!

— Что ж, разве колхозу не под силу было купить вам путевку? — присаживаясь к столу и записывая что-то в блокнот, поинтересовался незнакомец в бурках.

— Это Аникею-то? — Старик хрипло рассмеялся. — Да он скорее удавится, чем кого-нибудь из колхозников на курорт пошлет! Из всей деревни он один и ездит куда-то лечиться, хоть и здоров, как бугай артельный!..

— Не рви сердце, старый, — попросила жена и стала накрывать на стол. — Больно интересно городским людям про нашего Аникея слушать!

— Нет, почему же? — запротестовал незнакомец. — Продолжайте, пожалуйста…

— Годов пять тому будет, объявился у нас один гражданин, из газеты приезжал, — сказала женщина, расставляя на скатерти чашки. — Вот па том месте, где вы сидите, тоже сидел… Мы ему душу раскрываем, жалимся, а он знай строчит себе… Мы ту газету по видали, по люди сказывали— здорово он нашего Аникея пропечатал, с песком продрал! Ну, Аникей, не будь дурак, признал на себя всю вину, прошел сквозь самокритику и снова нас понужает в хвост и в гриву! Всем припомнил потом, кто с этим гражданином хоть одно слово говорил… Так что вы нас уж лучше в это дело не путайте, Христа ради!..

— В какое дело? — Незнакомец покраснел и спрятал блокнот в карман. — Не беспокойтесь, это я просто так, для себя…

Он встал, прошелся по избе, задумчиво потирая подбородок, поскрипывая бурками. Он был тяжеловесен в походке, широк в плечах, лицо ого с крупными чертами выглядело бы грубым, если бы но вызывающий контраст между гладкими, по-юношески розовыми щеками и седыми, словно сквозившими голубизной волосами, что придавало ему выражение удивительной живости и задора.

«Я где-то видел его. Но где?» — подумал Мажаров, мучительно напрягая память.

— Раз уж мы к вам в гости напросились, то давайте, хозяюшка, знакомиться по-пастоящему, — сказал человек в бурках и протянул руку женщине: — Моя фамилия Про-батов, зовут Иваном Фомичом…

«Так ведь это же секретарь обкома», — вспыхивая до корней волос, подумал Константин и, не выдержав, громко рассмеялся.

— Вы уж извините, Иван Фомич, что я так с вами разговаривал!

— Ничего не поделаешь — попал, что называется, под горячую руку.

— Я тут работаю в комиссий от райкома, занимаюсь как раз делами этого деятеля, о котором идет речь… Моя фамилия Мажаров…

— В соседней деревне у нас три семьи Пробатовых жили, — словно размышляя вслух, проговорила женщина. — Может, вы кому-нибудь из них сродни приходи-, тесь?

— Да ты что это, мать, растешь такая беспонятная! — вскинулся на печке старик и затряс седой головой. — Это ж секретарь нашей области, сын Евдокии Павловны!

— Ой верно! — обрадованно подхватила хозяйка. — А мне и невдомек!.. Вижу, обличье-то вроде знакомое, а в ум никак не возьму. На мать уж больно похожие!.. Садитесь, чайком вас согрею.

— Не откажусь, — сказал Пробатов и оглянулся на Мажарова. — Не знаю только вот, как наш сердитый товарищ…

— На сердитых, Иван Фомич, воду возят, — опускаясь рядом с секретарем на лавку, сказал Константин.

— Не только воду, — в топ ему шутливо проговорил Пробатов, — но, как показала жизнь, и дрова…

— Слезай и ты, старый, — сказала хозяйка. — Вместе будем краснеть перед гостями…

— Это за что же? — удивился Пробатов.

— Да угощение-то у нас какое, сами видите — хлеб, картошка да вода, — с горечью пояснила женщина, и в скорбно сжатых губах ее проступила нежданная суровость. — Чай пьем с сахаром вприглядку… Бывает он у нас редко, по большим праздникам, да и то сроду по совести его не купишь, как, скажем, в городском магазину, — все норовят с хитростью продать… Сначала десяток яиц снеси, денег доложи, тогда помажут губы сладеньким!

— Это безобразие и беззаконие! — жестко сказал Пробатов и, снова вынув блокнот, стал записывать. — Выходит, хозяюшка, не вам надо перед нами краснеть…

Уцепившись за деревянный бортик печки, старик опустился на руках на пол, сунул под мышки костыли и проковылял к столу. Был он сухощав, жилист, смуглая кожа на шее иссечена частыми квадратиками морщин.