Адихан Шадрин - Старая дорога

Посреди землянки на деревянном щите лежало завернутое в белое тело Максута, вокруг на коленях сидели Садрахман, Кумар, Магрипа и еще двое незнакомых стариков и читали молитву. Глаза у всех прикрыты, губы еле приметно шевелятся, руки ладонями вниз лежат на коленях. Вот Садрахман нараспев проговорил вслух несколько слов, и все враз лодочкой сложили ладони у рта и так же вслух повторили сказанное стариком. Из всего Андрей понял лишь одно слово — «Алла!».

Кумар покосился на Андрея, кивнул ему, мол, обожди, сейчас закончим, и молитва продолжалась.

На любом языке молитвы об одном, думал Андрей, все верующие просят у бога райской жизни умершему. И уверены все, что там, за недосягаемой живыми чертой, есть вечная жизнь, а эта, земная, короткая, лишь вступление к той, загробной. Человек рождается на смерть, учит религия, а помирает на жизнь. Здорово все же сказано, если начисто отбросить веру в потусторонний мир. Земная жизнь человека и вправду лишь временная. А вот когда организм умрет, когда его живое тело, живые силы возвратятся в общую массу неживой материи и будут подчинены законам неживой природы — всемирного тяготения, сохранения вещества и энергии, жизнь его действительно станет вечной, не подвластной времени. Что это — случайное совпадение или же, создавая религию, человечество в основу ее клало непреложные законы природы и лишь позднее придумало сказку про рай и ад?

Молитва закончилась, все встали, подняли щит с телом покойного и вынесли из землянки. Правду говорят: по жизни — смерть, по смерти — похороны. Жил Максут незаметно, умер тихо, хотя и был, как рассказал Кумар, в ясном уме, и его предали земле тишком: ни слов громких, ни слез. Лишь одна Магрипа, когда опускали в могилу, укладывали запеленатое тело в боковую нишу на дне, стерла одинокую слезу тыльной стороной ладони.

Подивился Андрей душевной тонкости стариков: ни слова не обронили обидного, ни взглядом укорным не кольнули, будто он и не сын Крепкожилиным. Лишь смиренно покивали головами, приглашая его быть соучастником их общего горя, и будто забыли о нем.

Риск в рыбном деле куда больший, нежели в ином предприятии — сельскохозяйственном, например, не говоря уже о фабрично-заводском.

Там как? Обеспечено дело сырьем, есть работные руки, станки — крутится дело, штампуются железки, вытачиваются детали, и успех дальнейший, стало быть, только от сбыта товара. В хозяйстве сельском несколько сложнее. Заботят землепашца и иные хлопоты: ранняя ли явится весна, вёдро будет или засуха?

А уж рыбников господь озадачил, кажись, больше остальных. Все тут важно: и время вскрытия низовых рек, и таяние снегов в верховьях Волги, и обилие или скудность прибыльной воды, мера ее нагрева. Ветра тоже влияют на рыбоход: одни поднимают морские косяки, гонят их встречь весенней снеговой воде, другие — загоняют в морские глубины. И еще десятки крупных и мелких условий и причин влияют и на ход рыбы, и, стало быть, на улов и рост капиталов: то ли прибылей наживешься знатных, то ли по миру пойдешь с сумой. В рыбном деле прибытки с убытками рядом живут. Даже от того — какой была минувшая зима и сумели ли заложить в достатке ледяные бугры. Вот уж, право, быть во власти прошлогоднего снега.

Все эти причины нельзя спланировать заранее, порой — даже предугадать. А когда они становятся явными, нет времени перестроить дело, чтоб избежать неминуемых в таком разе убытков.

С годами, однако, рыбник примечает все, примеряет, что к чему, и уже решает, когда, сколько и какой рыбы — воблы или леща — заготовить, сельди засолить и краснухи. Познания приходят не вдруг, не сами собой. И Ляпаев и Крепкожилин — люди не молодые, повидали всего в жизни, к ловецкому делу привычные. По небольшому паводку и устойчивым юго-западным ветрам накануне егорьева дня, приходящегося на начало последней трети апреля, каждый сам по себе дошел до мысли, что сельдь скопилась в северных мелководьях между Астраханью и Гурьевом, а значит, ринется в означенный природой день через восточные банки, не обойдет ни Золотую, ни реки у сел Маячное и Синее Морцо. Такая раскладка погодных условий предвещала знатные уловы.

Оба — Ляпаев и Крепкожилин — с тихой радостью ждали заветных сельдевых дней, но каждый готовился к ним согласно своему разумению, Дмитрий Самсоныч сбыл первую партию воблы-сушки и закупил у городских бондарей пять сотен бочек для посола сельди-залома. Благо ездить в город не пришлось: и скупщики вяленой рыбы, и сбытчики бондарных мастерских сами добирались до низовых промыслов. Это обстоятельство радовало старика Крепкожилина, равняло его с Ляпаевым, потому как в противном случае надо доставлять товар в город и там же закупать тару. А на чем везти? Тут-то и загвоздка. Дело у Крепкожилиных новое, молодое, спервоначалу и денег-то на все не хватит, а тем более на приобретение рыбниц или барки для транспортировки.

Одним словом, Дмитрий Самсоныч по-своему неплохо подготовился к скупу сельди и, едва она стала путаться в сети и заполнять кошели неводов, начал засаливать ее в чаны.

Ляпаев хитрил. По опыту прошлых весенних путин он знал, что следом за первыми косяками пойдут еще более многочисленные, и тогда цена на сельдь сойдет на нет — хоть алтын за пуд плати, бери за бесценок сколько надо, а продавать с Крепкожилиными в самом худшем случае он будет по одинаковой цене. В позапрошлом, схожем с нынешним, годом сельдь пошла по Золотой и реке Ватажке так обильно, что вода до срока вышла из берегов, а ловцы выдрали из воды все сети и зюзьгами черпали рыбу из реки, словно из мотни невода. Вот почему и решил Ляпаев повременить.

Хитрость эта явная для бывалых рыбников, и Ляпаеву было удивительно, что старик Крепкожилин не дошел умом до нее, а берет без разбору все, даже то, что привозят ему ловцы, арендовавшие Ляпаевскую Золотую яму. Скорее всего, жадность глаза застит, иначе смекнул бы, почему Ляпаев воздерживается. А коль уж недогадлив, пускай кожухами расплачивается — убытки учат жить.

Мамонт Андреич все эти дни объезжал промыслы, проверял, готовы ли плотовые к скупу, солильщики — к обработке, все ли, что нужно, — тара, соль, селитра — закуплено. На Малыкской отлаял плотового за беспорядки, отменил распоряжение Андрея и, пригрозив расчетом, велел троим больным выходить на работу.

Вернулся в Синее Морцо довольный, успокоенный тем, что сделал. Но безмятежность эта была недолгой. Наутро, едва явился в конторку, потребовал у Резепа отчет о прошедших днях. Плотовой доложил все обстоятельно, не забыв сказать, что Андрей резал Гриньке руку и тот шалберничает целыми днями. Этот, казалось бы, незначительный для промысла случай вывел хозяина из себя. Всегда сдержанный, владеющий чувствами и даже выставляющий напоказ свою невозмутимость, он тяжело задышал и сжал челюсти до ломоты в скулах. Нашел время отстранять людей от дела! Вот-вот начнется скуп сельди, и тогда каждый человек на вес золота, каждый день, проработанный им, прибыль хозяину. Или этот Крепкожилин не соображает ничего, или с умыслом.