Адихан Шадрин - Старая дорога

— Смутьян этот Крепкожилин, — говорил меж тем Резеп, — и развратник. Из дому ушел, чтоб к ватажным девкам ближе быть. И эта, Ольга, сестра Гринькина, бегает, потаскуха, к нему. Невылазно там. Одна шайка-лейка…

— Насчет баб помолчал бы хоть, — оборвал его Ляпаев. — Нечего овечкой прикидываться. Да и лучше, если бы он по бабам шастал да девок портил. Где он?

— У себя, на пункте.

— Покличь, — коротко приказал Ляпаев, но, едва Резеп кинулся к двери, вернул: — Погодь. Ты здесь пока побудь. — И вышел из конторки.

Что заставило Ляпаева вдруг подняться и пойти в медпункт, а не дождаться строптивого лекаря в конторке, где и отчитать его как положено, он и сам бы не мог объяснить. Видимо, сильное возбуждение не позволило оставаться в бездеятельном ожидании. Но так или иначе, Ляпаев зашел в лечебню и потом сожалел об этом. Андрей был не один. Спиной к дверям, раздетый до пояса сидел на табуретке белотелый крепыш. Андрей выстукивал спину, прислушивался к глухим звукам, а потому недовольно обернулся, когда хлопнула дверь. Ляпаеву пришлось не по нраву, что врач не засуетился, когда увидел хозяина, даже не предложил сесть, а продолжал осматривать больного.

Ляпаев подошел к ним поближе, бесцеремонно развалился на койке, застланной простынкой, и с молчаливой, злой усмешкой уставился на полураздетого квадратного в теле русоголового мужика, покорно согнувшегося в пояснице.

— И этого освобождать будешь?

— По всей вероятности, нет. Пока дам порошки от простуды, да горчичники на ночь поставим. Просквозило. — Андрей с первых же слов Ляпаева понял, чем вызвано его появление здесь и к чему ведет он разговор. А потому отвечал сдержанно и пространно.

— Ежели и таких в постель, работать кому? На нем воду возить можно! — начал заводиться Ляпаев.

— Сначала надо запрячь, — отозвался русоволосый.

— Что?

— Запрячь, говорю, надо сначала, чтоб воду-то возить, — невозмутимо пояснил крепыш и обернулся.

— Что встреваешь? Кто такой? — осерчал Ляпаев.

— Иван Завьялов, из пришлых, — твердый взгляд зеленоватых глаз покоробил хозяина.

— Ты, гляжу, не только из пришлых, а и из ушлых, — сострил Ляпаев. — Словоохотлив. Так вот, как пришел, так можешь и убираться. — Он решил сразу же поставить этого хама на место, припугнуть, чтоб, держал язык за зубами.

— Можем и уйти. Нас двое с братом. Да и мужики некоторые уже поговаривали о том же.

Вот как! Ну шельма, в самую болячку попал. Дать бы раз в нахальную рожу, совсем обнаглел. Вскипел Ляпаев нутром, взъярился, но, помня дело, переломил себя, ибо понял, чем может обернуться несдержанность. Попробуй-ка найти людей сейчас, в разгар путины. Пришлых нет, после кайма лишние отхлынули на другие ватаги да в город, а свои, сельчане, на лову.

— Ну-ну, — помрачнев лицом, буркнул он и Андрею: — Гриньке велю на работу выходить. А впредь без моего согласия…

— Хорошо. Но Гриньке никак нельзя. Организм молодой, заразлив. Может плохо кончиться. Рана открытая. Рука по локоть покраснела. Не может он, Мамонт Андреич.

— Сможет, — Ляпаев резко поднялся. — А нет — так расчет. А ты не в свои дела не встревай.

— Не надо так, хозяин, — вмешался русоволосый, натягивая парусиновую ловецкую робу. Он стоял у двери, готовый уйти, но не ушел, потому как понял, что Андрею трудно одному и нужна поддержка. — Оставь, хозяин, мальца. Мы за него постараемся. А ему расчет, так и мы уйдем. Это я вам обещаю. — И ушел.

— Откуда этот?

— Иван Завьялов? С верхов, я точно не знаю.

— Смутьян! — И тоже вышел, резко хлопнув дверью.

Андрей ликовал: сломали Ляпаева, теперь Гриньку он не тронет, да и вообще будет осторожней. Ай да Иван! Ай да Завьялов! Как он жестко разговаривал с хозяином. Сколько достоинства и силы в его словах!

Неправду сказал Андрей, что ие знает, откуда забрел сюда этот пришлый человек. Знает. Но не сказал — незачем знать Ляпаеву про Завьяловых.

С братьями Завьяловыми Андрей повстречался на медосмотре. Они вошли вдвоем.

— Здравствуй, доктор. Мы Завьяловы.

— Слыхал, сказывали.

— Ну и добре. Раздеваться али как?

— До пояса. — Андрей, пока Завьяловы снимали полушубки и рубахи, смотрел на них и дивился, как могут быть непохожи братья.

Старший, Иван, кряжистый, телом белый, как женщина, глаза зеленоватые, а волосы на голове — русые, с ржавым отливом. Был он суетлив, охоч до слов.

— Родные? — поинтересовался Андрей.

— Однокровки, один отец, одна мать, — с готовностью отвечал Иван. И пошутил: — А может, звонарь виноват — слишком уж разные мы но обличию. Звонарь-то вылитый солнышко был — на звоннице выцвел, видать. А брательник — так тот с родителем как две капли схож.

Первым подошел Алексей, меньшой. Был он, в противоположность Ивану, черняв, худ, молчалив. Андрей долго выслушивал его: насторожили впалая грудь и частое мелкое покашливание. Однако ничего серьезного не выявил — не иначе как в долгой дороге застудил горло.

С того дня истекло немало дней. Встречаясь с Андреем, Завьяловы здоровались, как с давним знакомым, причем Иван непременно с прибаутками, Алексей же лишь кивал головой, по-женски слабо жал протянутую ладонь и стремился отойти.

Открылись Завьяловы уже в путинные дни, когда Андрей вечерами стал задерживаться в медпункте. Иван пришел один и сразу же — о деле. Чувствовалось: не хотел он долго задерживаться у Андрея, чтоб не вызвать подозрений.

— Побалакать надо. Хозяин в отлучке. Резеп в село подался. Все спокойно.

— Отчего же не поговорить, — осторожно согласился Андрей.

— Тебе о нас говорили, а нам — о тебе. Точнее ежели — мне сказывали. Лексей, брательник, шибко нашими делами не интересуется, но сделает все, что надо. Работать нам вместе, Андрей, а для этого вера в человека — важнейшее условие. Сразу скажу: и Лексей и я — бегляки. Из уезда нас в город переправили, а городские товарищи — к тебе.

— Кто?

— Много я не любопытствовал, — замялся Иван. — Но Петра знаю, твово товарища. Достаточно?

— Да.

— Так вот. Никакие мы не верховые, а тутошние. Верст сто от Астрахани село Михайловское есть. Землю народ пашет, за скотиной смотрит. Рыбу на котел для себя в озерах добывает. Земель вокруг — неоглядно, однако у мужика же пахотной земли — с хренову душу. А тут недород прошлым годом случился. Собрали крохи. Зимой с голоду пухнуть начал народ. Нужда довела до отчаяния, недовольство началось. Правду бают: прижмет голод, прорежется голос. И очень ко времени городской товарищ приехал, из ваших. Сват у него в Михайловском живет, сосед мой. Так вот стали мы у него собираться и порешили: земля принадлежит тому, кто ее пашет. Комитет сельский избрали. И нас с Лексеем назвали. Дальше такое приключилось: староста наш пронюхал про городского товарища, в уезд сообщил. Оттуда жандарм явился, и пришли они к соседу моему, чтоб заарестовать его свата — городчанина. А мы все там, как дальше жить, головы ломаем. И конешно же не дали в обиду человека. На другой день жандармы явились, человек пять-шесть, с винтовками. Вашего схватили. Сосед-то мой бросился народ скликать, его и шибанули из винтовки, наповал. Комитетчиков начали ловить, тогда мы с брательником да еще пятеро в степь укрылись. Пожили там с недельку, потом уже товарищи уездные нас отыскали — и в город.