Александр Эбаноидзе - ...Где отчий дом

Чаны зарыты перед старым срубом. Над ниМи крыша из вино­града. Вокруг айва растет. Чаны разные, от махоньких, с трудом впускающих в горло мой кулак, до огромных, на сто пудов вина. Не знаю, наполняли ли их когда-нибудь все сразу. На моей памяти они постепенно пустели. Теперь вино только в трех. Холмики земли над остальными незаметно разровнялись, утрамбовались. Как забытые могилы. Соседи предлагали откопать уемистые чаны и продать — нын­че гончары таких не делают. Нодар привозил покупателя и тряс меня за грудки. «Разиня! Теленок! Такие деньги на дороге не валяются!» Я отказался. Я не мог откопать чан, зарытый моим дедом. Все равно как открыть ворота крепости...

Откинешь обрезки лозы, тяпкой сгребешь землю с дождевыми червями, обнажишь маслянисто-желтый круг глины, соскребешь с нее налипшие комочки. Потом смочишь деревянную лопату и, надавив ногой, вгонишь в край круга. Глина вкусно чмокает, чавкает. Выта­щишь лопату и вгонишь рядом. Раз за разом обойдешь глину по кру­гу, отсечешь от земли, поддев лопатой, перевернешь — снизу глина влажно красна, сквозь обожженную дубовую крышку впитала цвет вина, отпечатала древесный рисунок. Встанешь на колени и, осторож­но примяв глину по краям чана, снимешь крышку. Вино смотрит на тебя из земли. Вино отца...

— Ника намекал мне, что хотел бы с Джано познакомиться,— говорю я.

— В гости напрашивался, попрошайка?—Нодар криво усмеха­ется.

— Это, говорит, наш долг — оказать уважение такому гостю.

— А ты что? Неужели пригласил? — Нодар брезгливо отстранил­ся от меня.

— Нет.

— Ну и правильно! — Он перевел дух, откусил от хачапури, вы­тащил сигарету, закурил.— Гони его знаешь куда, коротышку этого! Я его за километр объезжаю, как мусорную свалку. Кто ему нужен, он перед тем стелется, а кто нет... Что он сделал, когда мы стройма­териал подвезли? Вынес по трехлитровой банке из-под огурцов; поез­жайте, говорит, на завод, скажите от моего имени, чтоб вам из пятой бочки нацедили. Я ему говорю: «Собери, сколько у тебя есть этой стеклотары, пойди к моей жене и скажи от моего имени, чтобы во все налила...» Не веришь? Вот сейчас пью это вино, а оно в горло не идет, как будто его вино пью! — Нодар заглянул в стакан и сплюнул.— Но это же не его вино, Доментий! Это наше, государственное грузинское вино. Скажи, успокой меня, пока не сблевал.

— Ты больше не пей, если не идет.

— Кто сказал — не идет? — Нодар поглядел на меня растрево­женным орлом.— Не идет, когда про Нику вспоминаю, без него слаще материнского молока... Знаешь, за что я хочу выпить? Такие, как он, перед каждым начальником на задние лапки становятся, от каждой ревизии в штаны кладут, а у нас с тобой руки хоть и мозолистые, но чистые, И подушка под головой не вертится. Ты боишься ревизии?

— Нет. Чего мне ее бояться?

— Я тоже не боюсь. А что раз в три года правила нарушил, так у меня за это машину отобрали.

— Значит, все-таки нарушил?

— Не твое дело. Ты меня на слове не лови.

— Как думаешь, завтра не вернут машину? — спрашиваю.

— Не знаю,— говорит Нодар.— По тому, как он разорялся, пол­года до баранки не допустит. А что? Подвезти чего-нибудь надо?

— Так, ерунда... Хотел бочку воды с родника поднять. Теперь Шалико попрошу.

— Его арба твою бочку не потащит.

— Потащит как-нибудь, до верха не нальем и к ближнему колод­цу сходим.

— Если на то пошло, ты и без арбы допрешь, амбал! Как повар на учениях орал: «Старшина, не надо мне твоего мерина, лучше дай мне этого Гачечиладзе!» Но и кормил тебя от пуза, скажи!.. Тьфу, черт! Каждый раз на этом самом месте! Как тебе чего-нибудь, так у меня с машиной накладка. Помнишь, когда черепицу меняли? Пого­ди... Не такой злодей этот Пхакадзе, чтобы дольше трех дней томить. Поеду завтра в район, найду его, свожу в шашлычную, отдаст права. Обожди денек-другой, чего тебе приспичило?

— Ладно, Нодар, управимся без тебя. Бак в душевой наполнить надо, только и всего...

Он на меня хитро так прищурился, улыбнулся беззубо. Зубы которые в драках потерял, которые сами выпали, как старичок, още­ряется.

— Что? — подмигивает, чубом своим смоляным встряхивая.— Старший брат права накачал? На ковер! Мало, говорит, порядку в доме? Рядовой Гачечиладзе, трам-тара-рам-там! Чем тут занимаешь­ся?! Хозяйство запустил! По селу таскаешься, старые мельницы почи­няешь!.. А ему-то что за дело, между нами, девочками, говоря? Что он тебе за начальник? Если порядок любит, пусть возвращается в де­ревню и хозяйничает. Верно, нет? В том-то вся и штука, что они и там чисто живут, и здесь на нас покрикивают. А ты ведь не вол, который сена пожевал и пошел пахать. У тебя душа своя, единственная-разъединственная. Между прочим, мы здесь тоже люди. И пусть твой братан про это не забывает. Ишь, нашел низкий плетень!

— Ладно, будет, Нодар! Не перебарщивай.

— А ты не заступайся. Знаю, что говорю. Думаешь, я не видел, как он с нами разговаривал? Как будто сам не из этой грязи в князи вышел. Да мне не за нас обидно. Мне за тебя обидно! Чего он при посторонних на тебя набросился? При своей и при твоей жене. Да разве на тебя можно голос повышать? Клянусь детьми, только ради тебя стерпел. А ты с бочкой к колодцу потащишься: бак в душевой наполнить, чтобы чистюли горожане после прогулки освежились. До­ментий, не понимаю все-таки тебя. Или вправду святой... Когда ты церковь обновил, бабки по селу раскудахтались: святая душа! Святая душа! А я говорю: дурень он, а не святая душа! — Нодар замолчал, посмотрел на меня и вдруг улыбнулся.— Ну как, святоша, выпьем, что ли? — подмигнул черным глазом и, высоко задрав локоть, поднес стакан ко рту.— За раба божьего Доментия! Упокой, господи, его нежную душу! Аминь! — выпил вино, передернул плечами и поставил стакан на тумбочку возле кувшина.

Я вышел из будки, оглядел заводской двор с тенями вдоль огра­ды и бочками под навесом. Над горами в расщелине увидел звезды. Со дна ущелья они казались большими. И опять вспомни­лось, как мальчишками мы выскакивали из речки, падали на раска­ленный песок и на груди у нас отпечатывались орлы. А вдали слы­шался громкий плеск, будто щук напустили в омут,— то под мель­ницей лопасти взбивают воду... Прибежишь, на лужайке порожняя арба дышлом в землю; волы жуют солому; нерасседланный ишак до­жидается груза... Над рекой гуляет ветер. А в канаве под ивами зеле­ная вода; переваливается через створ и, вдруг побелев, падает в жело­бах на лопасти. Жернова крутятся, сруб трясется. Сыро, как в тума­не, и до удушья пресно пахнет кукурузным нутром...

Стоит Нодару выпить, как он пускается в рассуждения. И всегда у него получается, что все вокруг ловкачи и пройдохи, а мы с ним несчастные овечки. И чуть ли не главное наше несчастье в том, что живем в деревне, в горах, а не в городе. А по мне, наши горы куда лучше любого города. Попробуй объясни — засмеется и рукой мах­нет: «Чудило!» Или придурком обзовет.