Вячеслав Тычинин - Год жизни

Секунды текли, а Сиротка ничего не мог придумать. Он вспомнил, что у него нет даже перочинного ножа. Спичечную коробку и ту выбросил. А сейчас запах серных спичек, огонек могли бы спасти его, отпугнуть зверя. Боясь шелохнуться, шофер столбом стоял на месте.

Так прошла добрая минута. Страх перед затаившимся, готовым прыгнуть зверем все больше овладевал шофером. Нервы напряглись до предела. Больше не выдержать. Будь что будет!

Сиротка ступил шаг... Медведь — ничего. Только узкая морда словно бы шевельнулась. Еще шаг, еще... Скосив глаза, Сиротка видел, что медведь по-прежнему сидит неподвижно, но открыл пасть — морда раздвоилась. С мужеством отчаяния Сиротка продолжал идти, не отрывая глаз от зверя, и вдруг остановился, яростно сплюнул. Луна вышла из-за тучки и осветила на месте зверя выворотень с причудливо сплетенными корнями.

Через час Сиротка уже был далеко. В длинной тяжелой дохе идти было жарко, но как только шофер ненадолго сбрасывал ее с плеч, мороз пронизывал ознобом потное тело. Усталость чувствовалась все сильнее. Непривычка к долгой ходьбе, утомительный рейс, почти бессонные последние ночи, пережитое потрясение давали себя знать. В довершение всего, надеясь на скорое возвращение домой, Сиротка поел в Глухариной заимке кое-как, и теперь голод терзал пустой желудок.

Прошло еще два часа. По всем расчетам, зимовье давно должно было показаться, но вокруг, залитые беспощадно ярким лунным светом, по-прежнему высились крутые берега реки. Много раз справа или слева открывалось что-то темное. Шофер собирался с силами, ускорял шаг, сворачивал с дороги и неизменно разочаровывался. Вместо избушки, приютившейся под берегом, он оказывался перед отвесным обрывом. Черные пласты земли, посеребренные инеем, мертво лежали под толстым снежным карнизом.

Постепенно шофером начала овладевать апатия. Он шел с трудом, часто зевая. Глаза скользили по дороге, ноги автоматически сгибались в коленях и поочередно выбрасывались вперед, но сознание все чаще затуманивалось. Все чаще Сиротке казалось, что этот безмолвный лес, озаренный равнодушной луной, присыпанные снегом тальниковые заросли, волнистый покров замерзшей реки снятся ему. Их нет. Он спит и видит все во сне. Временами откуда-то со стороны он видел и себя, бредущего по льду. Маленький человек идет, спотыкается, но остается на одном месте...

В этом полубессознательном состоянии Сиротка зацепился ногой за льдину и упал. Хотел подняться, но тяжелая доха придавила обессилевшее тело. Медленно потянулись обрывки мыслей: «Хорошо... тепло... ноги гудят как... спать буду...» Шофер глубоко, до боли в челюстях, зевнул. «Замерзну... ничего... не страшно...» На минуту Сиротка ясно увидел себя, лежащего на спине, в дохе. Лицо спокойно. Глаза закрыты. На лоб, веки, подбородок медленно опускается мелкий снежок. Он не тает. Вокруг столпились люди без шапок. Они молча, печально смотрят вниз. Смотрят на него, мертвого...

Сиротке казалось, что он долго спал на снегу. На самом деле он лежал не больше минуты. Комочек снега попал за воротник комбинезона, растаял, и струйка холодной воды потекла по спине. Шофер очнулся, испуганно, рывком сел.

— Так и замерзнуть недолго! — вслух сказал Сиротка.

Усилием воли он отогнал сонливость, приказал себе встать. Сознание прояснилось.

— Зимовье я прошел. Это факт,— разговаривая сам с собой, сказал Сиротка.— Вернуться назад? Нельзя. Опять пропущу тропинку, потеряю последние силы и замерзну. Пойду вперед. Теперь до наших углежогов не больше восьми километров. А может, и меньше. Их барак я знаю, не пропущу. Буду считать шаги. Тысяча двести шагов — километр.

Теперь шофер держал себя в руках. Отсчитывая шаги, Сиротка упрямо двигался вперед. Несколько раз он в изнеможении падал, но сейчас же становился на четвереньки, потом поднимался вместе со стопудовой дохой и брел дальше.

Казалось, конца не будет этому пути. Все так же бежала вперед автомобильная колея. Так же однообразны были берега реки. Новые и новые ее повороты открывались перед Сироткой, а барак все не показывался.

Стиснув зубы, качаясь, шофер тащился вперед. Больше он не верил черным пятнам, не сворачивал к ним.

Не поверил он своим глазам и тогда, когда увидел барак, сложенный из обугленных бревен. Только когда из железной трубы вырвалось пламя и на снег упали красноватые блики, а под своими ладонями шофер ощутил рубленый угол барака, он понял, что спасен. Смерть отступила.

Соленый ком подступил к горлу Сиротки. Здесь некого было стыдиться. Он стоял, привалясь плечом к срубу, и слезы облегчения скатывались по лицу, похудевшему за одну ночь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВЫЗОВ БРОШЕН

1

Крутов не любил сидеть в своем неуютном прокуренном кабинете. Покончив с неотложными делами, он с утра обычно отправлялся в обход по прииску. С виду неспешным, но ходким шагом колесил по участкам, спускался в шахты, забирался на самые дальние экскаваторные полигоны.

В это декабрьское утро, распахнув желтый нагольный полушубок, подняв уши серой каракулевой шапки, Крутов с удовольствием вышагивал по накатанной водовозками дороге, полной грудью вдыхая холодный воздух. Приятно было ощущать свое немолодое, но еще сильное, послушное тело. Радовала картина погожего зимнего утра. Ночной белесый туман отступил к подножиям сопок, а вверху над ними голубело чистое небо, не запятнанное ни одним облачком. Мороз, как это иногда бывает среди зимы даже на Севере, неожиданно спал, и потепление обманчиво дразнило далекой весной.

Сзади послушно поспешал Норкин в тяжелом зимнем пальто, застегнутый на все пуговицы. Крутов безжалостно вытащил его из тепла: «Давай, давай топай со мной, парторг, а то совсем оторвешься от масс, закопаешься в бумагах».

Норкин избегал ходить по участкам. Грубая, шумная приисковая жизнь оскорбляла его зрение и слух. В кабинете он имел дело с безмолвными аккуратными колонками цифр, официальными документами, снабженными номерами и датами. Деловые бумаги подчинялись раз навсегда установленному порядку, мягко шурша, покорно укладывались в папки. А на участках всюду хаотически громоздились горы перевернутой земли, нелепо дыбились обломки летних промывочных приборов, лязгали железом экскаваторы и бульдозеры, громко перекликались рабочие. Все здесь было запутано, непонятно, все топорщилось острыми углами, торопливо бежало куда-то с оглушающим грохотом, поминутно норовя зацепить, смять, заставляя внутренне ежиться.

И сейчас, зябко пряча нос в меховой воротник пальто, с трудом поспевая за Крутовым, Норкин с неудовольствием думал о том, что декадная сводка осталась незаконченной, не перебелен протокол последнего заседания партбюро. Опять придется вечером подгонять работу. Ах, как не вовремя Крутов затеял поход по прииску! И главное, все ведь без толку!