Вячеслав Тычинин - Год жизни

нем только хорошее слышишь. И на лицо приятный мужчина... А каков в семье? Перебирая в памяти все связанное с Шатровым, Марфа Никаноровна тут только сообразила, что почти никогда она не видела его вместе с женой. Нехорошо это, ах как нехорошо! Верней всего— старая история: муж вечно занят на работе, голова забита производством, а у жены появляются свои интересы, свои знакомства. С этого и начинается.

Марфа Никаноровна погрузилась в воспоминания. Сколько таких молодых семей прошло у нее перед глазами. Внешне прекрасная семья. А на самом деле внутри уже зреет червоточинка. И потом сразу полной неожиданностью для окружающих — распад семьи. Если нет общих интересов, мужу и жене нечего делать вместе.

Шатров поднимался в гору своим легким гимнастическим шагом, по военной привычке четко работая руками в одной плоскости. Он направлялся в клуб. Сегодня, в выходной день, в клубе был назначен вечер танцев. Шатрову было не до них, особенно после тревожного разговора с Арсланидзе, но Зоя настояла на своем. «Ты со мной никуда не показываешься. Долго я буду ходить одна, как разведенная жена?» Зоя считала полезным показаться на людях в обществе мужа, чтобы приглушить возможные разговоры по своему адресу. Она начинала побаиваться, что они дойдут до ушей Алексея.

До клуба Шатров не дошел. На пути ему встретилась Норкина, нагруженная хозяйственной сумкой.

— На ловца и зверь бежит! А я-то как раз думаю: хоть бы кто помог сумку домой поднести,— приветливо сказала Марфа Никаноровна.— Здравствуй, Алексей Степаныч. Не шибко торопишься? Поможешь старухе? Вот спасибо, батюшка. А то силы-то нету, все руки оттянула, проклятущая.

Шатров легко подхватил сумку, пошел рядом с Норкиной, приноравливаясь к ее мелкому шагу. Марфа Никаноровна поговорила о погоде, о болезни сынишки Арсланидзе, потом незаметно перевела разговор на Зою.

— Чтой-то я вас вместе не вижу, Степаныч. Совсем ты свою дружечку забросил. Что так?

— Да ведь дела всё, Марфа Никаноровна,— улыбаясь, ответил Алексей. Добродушная старуха всегда была симпатична ему.— Оба работаем...

— Дела делами, а про жену забывать не след. Она у тебя бабенка молодая, видная. А знаешь, как в народе говорится: в чужую жену черт ложку меду вложил. Не боишься, что отобьют?

— Боюсь. Вот побрился, иду на танцы,— пошутил Алексей.— Буду жену завлекать, чтоб не бросила.

Марфа Никаноровна слегка нахмурилась:

— Я без шуток говорю, Алексей Степаныч. В жизни всяко бывает. Сегодня врозь, завтра врозь, а там, глядишь, и охлаждение получилось...

Шатров с удивлением взглянул на Норкину. В ее голосе звучало явное волнение.

— Что это вы, Марфа Никаноровна, про Зою заговорили? Уж не пожаловалась ли она вам на меня? Может, па женсовет меня потянете?

— Полно тебе, батюшка! Какой женсовет... Просто характер у меня такой: каждой дыре гвоздь. Вот я и толкую. Худо ли, когда за работой и жену не забываешь, в кино, а нет, на танцы сводишь? А хоть бы и дома посидеть, поговорить, книжку вместе почитать — тоже польза. А то ты в шахте, она в конторе, вот и отвыкаете друг от дружки. Верно ведь? А вот мы и дошли за разговором. Извиняй, что задержала, Алексей Степаныч.

Мимолетный, казалось бы, разговор с Норкиной пробудил в душе Шатрова тяжелые подозрения. Что-то кроется под этим разговором, о чем-то Норкина умалчивает. Видимо, и ей бросилась в глаза большая перемена в Зое. Чем она вызвана?

К клубу Шатров подошел в глубоком раздумье. Танцы уже начались. В первой паре с заведующим клубом шла Зоя. Взгляды всех горняков, находившихся в фойе, не отрывались от них. И было что посмотреть!

Зоя танцевала какой-то новый, мудреный, ни разу еще не виданный Алексеем танец. Касаясь одними кончиками пальцев поднятой руки партнера, она то вилась вкруг него, то отступала, быстро-быстро перебирая стройными крепкими ногами, обутыми для такого случая в капроновые чулки и туфли на высоком каблуке. А заведующий клубом, сам, как видно, превосходный танцор, легко, без усилий летел вперед и настигал Зою, сохраняя на лице снисходительное выражение, говорившее: «Танцуете вы, Зоечка, неплохо, но до меня вам еще далеко». Высокая фигура заведующего красиво изгибалась з талии. Заметно было, что всеобщее внимание зрителей воодушевляет его. Действовало это внимание и на Зою. Она явно была, что называется, в ударе и танцевала с особенным изяществом. Зоя то округляла руки, обнаженные до локтей, то грациозно наклоняла голову, то изгибалась всем своим тонким телом. Даже платье и то словно бы участвовало в танце. Никогда еще Зоя не казалась Алексею такой привлекательной, как теперь, когда он вглядывался в нее, мучаясь неожиданно возникшими сомнениями.

Через полчаса подошел Крутов. Он пересек весь зал по диагонали, предоставляя танцующим увертываться от столкновения с ним — массивным, рослым, самоуверенным. Игнат Петрович сел на услужливо поданный ему стул, далеко протянул ноги и начал разглядывать .танцоров. Шатров с ненавистью смотрел на него из своего угла. Мимо пронеслась, вальсируя, Клава, приветливо кивнула Шатрову. Он не заметил ее.

Музыка умолкла, пары распались. Крутов подозвал Зою, и она сейчас же подбежала к нему, склонилась над Игнатом Петровичем, опершись рукой на спинку стула, на котором он продолжал сидеть. Внешне ничего не произошло. Крутов мог заговорить с любой женщиной, подозвать ее к себе. Но Алексей хорошо видел ярко освещенное лицо жены с выражением готовности исполнить каждое желание Крутова. И это выражение готовности, какой-то жалкой зависимости вдруг потрясло Алексея. С неописуемой ясностью он понял: Зоя физически близка с Крутовым, она его любовница. Сомнений не может быть!

Алексей почти выбежал из клуба. Он чувствовал необходимость собрать воедино скачущие мысли, разобраться в них, глубоко обдумать открытие, новым нежданным грузом свалившееся ему на плечи.

Меря быстрыми шагами наискосок небольшую комнату, рывком останавливаясь в углах и поворачиваясь на месте, Алексей думал, думал, думал...

Растирая кулаком лоб, отбрасывая назад волосы, он то анатомировал каждую улыбку, звук голоса, движение Зои за последние дни, все, что память поднимала из своих глубин к сознанию, то пытался хладнокровно сопоставить известные ему факты, то целиком отдавался смешанному чувству ненависти и жалости. Ненависти к

Крутову и жалости к Зое, которая пала так низко, осквернила себя, которая никогда уже не сможет стать, даже в его воспоминаниях, прежней веселой, чистой, кудрявой девочкой. Теперь что-то растленное, мерзкое коснулось ее лица, злорадно мазнуло по сияющим глазам, доверчиво полуоткрытым губам и перечеркнуло всю прошлую Зоину жизнь — беспечальную, легкомысленную, с постоянной жаждой своего маленького счастьица.