Вячеслав Тычинин - Год жизни

Царикова проворно работала ключом аппарата. Перед ней лежала целая стопка радиограмм. Накануне радистка плохо чувствовала себя, и почти все вчерашние радиограммы остались неотправленными. Раньше Париковой никогда не приходилось выпивать в одиночку. Но вызванное весной неопределенное томление духа, беспричинная досада потребовали разрядки.

Судорожно позевывая, с отвращением измеряя глазами медленно убывавшую стопку бланков, Царикова работала почти механически, без участия мысли. Хотелось не то съесть что-нибудь необыкновенно острое, не то уехать отсюда в большой шумный город, не то выиграть крупную сумму.

Хлопнула входная дверь. В коридоре послышались легкие шаги. Царикова насторожилась: «Похоже, Зоя».

Радистка не ошиблась. Вошла Зоя, румяная, веселая, вкусно пахнущая свежим воздухом. Подруги расцеловались.

— Ты все стучишь?

— Не говори. Сплошной мрак. Как у них руки не отсохнут писать по стольку бумажек? Бюрократы несчастные.

— А я пришла за тобой. Крутов уехал на три дня, я ночую одна. Решила гульнуть: наварила картофельного супу, поджарила бифштекс из свежего мяса с луком, а на третье приготовила яблочный компот. Ну, само собой, бутылочку хереса разопьем. Пошли поболтаем?

— Бифштекс, да еще с зеленым луком? — в восторге всплеснула руками Царикова, бросив ключ.— Всё. Идем. Пусть они синим огнем сгорят, эти телеграммы.

— Ты бы хоть последнюю кончила передавать,— смеясь, упрекнула подругу Зоя.

— А! Завтра сообщу — энергию отключили.

Царикова выключила питание, всунула ноги в резиновые боты и набросила на голову пуховый платок.

Идти пришлось недалеко. Зоя жила теперь в маленьком бревенчатом домике на полпути между радиостанцией и домом Крутова. С крыши, покрытой финской стружкой, свисали острые сосульки. Квадратные оконца бойко глядели из синих наличников.

— А ты недурно устроилась,— сказала Царикова, осматриваясь в комнате Зои,—Трюмо, кровать на панцирной сетке, оттоманка, зеркальный шифоньер... Нет-нет, чудненькое гнездышко. Ну, и как тебе воркуется тут с твоим ловеласом?

— Какой же он ловелас? Я сама к нему пришла.

— Хорошо Игнат Петрович придумал,— продолжала Царикова, не обращая внимания на слова Зои.— К чему дразнить пчел. Он член партии. Могут поставить вопрос на собрании. А так комар носу не подточит, живете врозь, ничего не докажешь.

Вдвоем женщины быстро накрыли на стол, откупорили бутылку вина. Разрывая мелкими, но крепкими зубами мясо, Царикова разглагольствовала с набитым ртом, не дожидаясь ответов Зои:

— Адская скучища. Работаешь, ешь и спишь. И так день за днем. Как белка в колесе. С ума сойти! Если не выйду этим летом замуж — хоть пулю в лоб. А ты не скучаешь? Впрочем, что я! У тебя ведь медовый месяц. Ха-ха-ха! Это Крутов тебе прислал свежего мяса и луку или Галган? Конечно, Галган. Псих, связался с глухонемой дурищей.

После хереса обе женщины раскраснелись. Не слушая друг друга, они болтали каждая о своем.

— Ты себе представить не можешь, какой у нас был стол при Сергее,— закатывала глаза Царикова.— Вообрази. Садимся обедать. Вот так — супница с бульоном из дичи. Здесь — судок с шашлыком по-карски. Отдельно к нему соус «южный». Паровые цыплята или цыплята табака. Ореховый пудинг. Желе из апельсинов... Ах, ах! А иногда, в воскресенье, домработницу побоку, и я сама становлюсь к плите. Ну, тут уж просто... Сергей, бывало, просит: «Прусик, приготовь муссик». И я нарезаю, растираю, взбиваю венчиком... Распарюсь, устану, зато приготовлю — ум отъесть можно! — целовала кончики пальцев Ирина Леонтьевна.

— Крутов говорит: «Поедем в отпуск, проведем два месяца в Сочи». Как думаешь, отпустят его в августе, до конца промывки?

— А закуски к вину! — с жаром отвечала Царикова.— Салат из свежих огурцов в сметане, анчоусы с картофелем, жупановская сельдь, заливной судак... О-о!

После сытного ужина Ирина Леонтьевна окончательно отяжелела.

— Я у тебя лягу спать, Зоенька. Ладно?

Зоя постелила подруге на оттоманке снежно-белую хрустящую простыню, дала ей тугую подушку и плюшевое одеяло, выключила свет. Но Ирина Леонтьевна все еще не хотела угомониться.

— А как твой донжуан, ничего? Есть еще порох в пороховнице?

Царикова начала задавать такие бесстыдные вопросы, что у Зои даже в темноте вспыхивали щеки.

— Спи, бессовестная! Бог знает что говоришь.

— А чего стесняться? Природа...

5

Косые синеватые полотнища света падали из широких окон, расположенных высоко под самой крышей тракторного цеха, на разобранные бульдозеры, нагромождения гусениц, козлы, противни с керосином. Около ворот на выложенной из бревен клетке стоял остов экскаватора без стрелы. Тускло блестели крупные зубья его огромной поворотной шестерни. Массивные детали, стальные рычаги, толстые витые пружины — все говорило о могучей силе, скрытой в машине.

В просторном цехе раздавались лязг и звон металла, голоса рабочих. В воздухе остро пахло керосином и соляровым маслом.

Кеша Смоленский стоял за верстаком, обитым листовым железом, и шлифовал поршневые кольца. Время от времени он протирал тряпкой кольцо и примерял его к поршневой канавке. Толстые пальцы с потрескавшейся от керосина кожей осторожно катили кольцо. Оно не входило в канавку, и бульдозерист возобновлял шлифовку. Плавными кругообразными движениями он притирал кольцо к плите, покрытой наждачной пастой.

Подогнав наконец кольца, Смоленский надел их на поршень, смыл в керосине наждак и снял с себя резиновый фартук. «Пока Арсланидзе тут, переговорить с ним...»

Начальник парка разговаривал по телефону. Выждав, пока Арсланидзе положит трубку на рычаг, Смоленский начал:

— Хотелось с вами посоветоваться об одном деле, да не знаю... уж очень оно...

Арсланидзе внимательно посмотрел на комсорга, обошел стол и усадил Смоленского, положив ему руку на плечо.

— Говори, Кеша.

— Прямо не знаю, с чего начать... Главное, Георгий Асланович, дело очень щекотливое, можно сказать семейное, и к вам никак не относится. Конечно, если б насчет ремонта или машин... Ну ладно,— комсорг крепко потер руки, зажатые в коленях.— Вы Клаву Черепахину знаете? Как она вам кажется? И я так думаю — хорошая девушка. Надо вам сказать, за ней давно один бурильщик ухаживает, Тарас Неделя. Мы, комсомольцы, так и привыкли их считать женихом и невестой. Тем более пара— лучше некуда. Но тут закавыка. С некоторых пор начал к Клаве подъезжать Витька Сиротка. А у него же, сами знаете, ветер еще в голове. Настоящей... (Кеша хотел сказать «любви», но постеснялся) дружбы, вот как у Тараса, у него с Клавой не может получиться. А смутить девушку, отбить ее — на это Витька мастак первой руки. И вот не знаю я, как быть. Поговорить с Клавой как комсоргу? А если она мне отрежет: «Ты что, сваха? Я сама себе мужа выберу». Тогда что? Как вы считаете, что делать?