Насирдин Байтемиров - Сито жизни

Тут наконец Мамырбай начал понимать, куда клонит его красивая джене и ради кого она разоделась… ради кого не помнит его умершего брата. В лицо ему бросилась кровь. Он еще больше насупился. А Маржангуль все говорила, перескакивая с одного на другое, постепенно раскрывая перед джигитом душу, давая понять, как она соскучилась, как ждала…

— Твой младший племянник — он, бедняжка, и не знает, что умер его отец. Когда спрашивает, скоро ли придет папа, я отвечаю, что скоро. Если спрашивает — откуда, говорю, из Фрунзе. Он ведь не различает вас. А если увидит тебя? Если увидит, подумает, что приехал отец, и подбежит, обнимет тебя. Дорогие мои растут все хорошо, пухленькими. Говоря по правде, когда умер твой брат, я растерялась, мне показалось, что эти четыре сироты умирают каждые четыре дня и я сижу, оплакивая их четыре могилки. Но однажды твоя мать сказала мне, поняв мое состояние: «Подними голову! Где ты видела, чтобы умирали из-за того, что умер даже очень близкий человек? Люди умирают один раз, так повелел аллах. Жизнь и смерть — рядом, аллах дает, аллах и забирает. Когда умереть твоему мужу, моему сыну, а когда умереть тебе — ведает аллах. Ты же подумай лучше о судьбе сирот, что будет с ними. Каждый человек увидит назначенное ему судьбой. Если прольется простокваша, то есть еще и остатки… Слава аллаху, я имею еще одного сына. Неужели думаешь, что оставим тебя в стороне, когда у нас есть Мамырбай. Он больше твоего покойного мужа станет заботиться о тебе, будет носить тебя на руках». Только тогда я вспомнила о тебе… И я сказала себе: и правда — чего же мне бояться, когда у меня такой деверь! Названному подарку душа радуется — твое имя поддержало меня, вернуло надежду, вернуло жизнь. Самому старшему из твоих племянников восемь лет… не успеешь и глазом моргнуть, как все они превратятся в крепких юношей. На днях в наш дом явилась одна болтливая, злая на язык женщина, пришла за кумысом… так она говорит мне: «Слышала я, ты выходишь замуж за молодого учителя из соседнего колхоза. Ты что, с ума сошла? Ненормальная, что ли, отворачиваешь нос от деверя?» Я заставила ее замолчать, эту болтушку.

Тут уж Мамырбай не вытерпел:

— Хватит об этом. Не стыдно вам?

— Молчу, молчу… Если тебе не нравится, не стану говорить.

Мамырбая не на шутку встревожили слова его прекрасной джене; встревожили потому, что за ними явно чувствовалась какая-то договоренность с родителями. Иначе откуда такая смелость, настойчивость, определенность в намеках. «Так вот почему, оказывается, родители просили меня приехать скорее… Да, мои мать и отец способны на это, — думал Мамырбай, размашисто шагая к дому. — Может, уехать учиться? Поеду во Фрунзе, поступлю куда-нибудь. Поступлю… А если не примут? Вдруг не смогу сдать вступительные экзамены? В незнакомом месте много всяких преград, институт — не шутка, запутаешься в каком-нибудь вопросе — считай, что провалился. Конкурс большой. Разве мало таких, которые учились лучше меня? Лошадь о четырех ногах, и то спотыкается… Может, поступать не в институт, а в техникум? Да нет, что за глупости! Что я попусту морочу себе голову? Ведь я приехал сюда специально — работать, помогать родителям. Если бы решил поступить учиться, так и остался бы в городе. Сам же решил работать, а учиться — заочно. Чего же стоят мои решения? Не успел приехать — и уже испугался? Испугался намеков этой женщины — и решил бежать? Но ведь это самые первые, еще ничтожные трудности. Если и от этого неспокоен, испытываю неуверенность — что же дальше будет? Нет уж, раз я понимаю, что вся эта затея Маржангуль не по мне, так и буду держаться. Придется проявить характер — даже если родители будут недовольны. Может, и не сразу поймут меня, но не говорить же им, что в сердце у меня другая».

Мамырбай, занятый своими мыслями, совсем не слушал Маржангуль, но молодка объяснила его невнимание по-своему. Считала, что джигит просто сделал вид, что не слышал, не понимает. «Ведь молодой еще, стыдится. Ну да ничего, это дело времени. Если постоянно буду говорить при нем о совместной жизни, то уши его привыкнут, строптивость его уймется, он перестанет стыдиться…» — так решила Маржангуль. Радовалась, что сумела хоть не прямо, но сказать о своих надеждах. И как хорошо, что удалось встретить его тотчас по приезде и поговорить наедине. Это хороший знак — с самого начала дело идет на лад.

Подошли к дому — и четверо малолетних сыновей Маржангуль бросились с четырех сторон:

— Мама, что мне принесла? А мне?.. А мне?.. — враз загалдели они. Самый старший, Сыртбай, ухватился за угол мешка и потянул что есть силы, ему помог второй, Арыкбай, — и Маржангуль от неожиданности упала на спину, а меньшие, Балыкбай и Карыпбай, весело засмеялись, радуясь проказам братьев. Пока мать развязывала мешок, все четверо принялись обшаривать ее карманы. Однако, сколько ни искали, ничего интересного в карманах не нашли. У всех четверых на глазах заблестели слезы, губы покривились — готовы были разом поднять рев. Ждали только слов матери — надеялись, что успокоит их, одарит гостинцами. Иначе вот-вот затянут хором. У этих четверых так было: если засмеется один, то засмеются и остальные, если заплачет один, то заплачут все — с утра до вечера дом и двор заполнены их шумом. Маржангуль уже привыкла, перестала обращать внимание. Частенько проходила мимо лежащего на земле и бьющего ногами ребенка, не слыша его рева, не обращая внимания на капризы. И сейчас она, по обыкновению, не обратила внимания ни на то, что дети, озорничая, повалили ее, ни на то, что они хныкали, ожидая гостинца. Занята была своим делом: высыпала из мешка кизяк, сложила аккуратно, вытрясла мешок. Однако взгляд ее обращен был к Мамырбаю, который сейчас привязывал ягненка к колышку. Дети меж тем все не успокаивались: один ухватил за подол, другие обнимали ее — и все спрашивали жалобно: «Что принесла нам?»

— Я ходила собирать кизяк, что могла принести вам? Почему вот не спросите у дяди, он-то приехал с большого базара… Видите его? Или не узнаете? — она указала ребятишкам на Мамырбая.

Мамырбай не привез детям гостинцев из города, потому что у него не было денег. Сейчас растерялся, не знал, что делать, когда четверо детей кинулись в его сторону и набросились на него, как только что на мать. Пошарил в карманах, ничего не нашел, кроме карандаша. Как только достал карандаш из кармана, старший выхватил его прямо из рук. Остальные, точно мелкая рыбешка, облепившая кусок хлеба, брошенный в озеро, начали бороться из-за добычи. Кто-то вырвал карандаш у старшего — он оглушительно заревел. Другой ударил обидчика — тот с воплем повалился навзничь, Маржангуль подлетела, подняла упавшего, начала успокаивать:

— Ша, ша, ша… — мягко погладила его лоб, нежно поцеловала, и мальчик, надув губы, посмотрел сердито на ударившего. Как бы там ни было, он был доволен тем, что мать успокаивает его, целует, ласкает, — ему казалось, что его любят больше других. Остальные трое смотрели на него с завистью, понимая, что, оказывается, хорошо упасть и заплакать при матери.