Анатолий Липицкий - Пересечения

— Не выходить — если мы хотим остаться в живых. Я уже сказал, в такой мороз в нашей одежде, без лыж мы не дойдем никуда. А сколько нас выйдет, один или все, дела не меняет.

— Так что же получается, — сказал Жора, — мы тут будем сидеть и замерзать?

Болдов молчал, вглядываясь в своих верхолазов, пытаясь увидеть их глаза. Бог с ним, с Сукманюком. Он чужой. В крайнем случае заставим сидеть в вездеходе, привяжем веревочкой. Главное, что скажете вы, мои тундровики. Главное, не поддайтесь панике.

— Все правильно, — отозвался хриплым басом Орехов.

— Я же говорил, — Жора Сукманюк встрепенулся, хотел привстать, но стукнулся головой о потолок вездехода и упал в кресло, — я же говорю…

— Все правильно, нельзя никому уходить отсюда, — Орехов даже мохнатой своей бровью не повел в сторону Жоры, крупный, рукастый, уверенный в себе. Распухшие губы его трескались при разговоре, и в трещинках выступала алыми точками кровь. — Если уйдем, нас только весной аборигены найдут, когда оленей станут перегонять.

— А если не уйдем, нас найдут завтра, замороженных в этом гробу! — крикнул Жора.

Болдов встрепенулся, повел носом вокруг, улыбнулся хитро — не поймешь, то ли весело ему, то ли горько.

— Всем понятна тревога нашего просвещенного коллеги, — сказал Болдов, продолжая ухмыляться, — но я думаю, что Олег сказал главное: уйти отсюда и остаться в живых невозможно. Вопрос второй — как остаться живыми, не покидая вездеход. Федя, паяльная лампа у тебя заправлена?

— Как всегда, — ответил Лобачев хмуро.

— Хорошо. Паяльная лампа без подшипников, будет гореть, пока есть бензин. Сколько у нас спирта?

— Почти нетронутая бутылка.

— Тоже хорошо. Кто станет замерзать, подогреем. Солярки ведро мы сможем из бака слить?

— Ну, — утвердительно протянул Лобачев.

— Матрацев у нас сколько, шесть? Часа два погорят. Бревно ты, Федор Иванович, напрасно оставил дома. Пригодилось бы.

В распутицу Лобачев закреплял на вездеходе бревно, чтобы подкладывать под гусеницу, если забуксуешь.

— Что же вы не предупредили, Виктор Яковлевич, что понадобится? — проворчал Лобачев.

— В следующий раз, Феденька, в следующий раз, — пообещал Максим.

Болдов шевельнул губами, но слова не слетели с них, лишь слабый стон, заглушенный репликой Орлова, сорвался незамеченным. Болдов украдкой потянулся рукой под полушубок, приложил ладонь к солнечному сплетению, слабо нажал. Боль огнем взметнулась из желудка.

Ах ты, собака, сказал этой боли Болдов. Не могла подождать, пока доберемся домой? Гадюка ты подколодная, вечно вылазишь в самый неподходящий момент.

— Леша, Леша, ты слышишь меня?

— Слышу, — раскрыл глаза Шабалин.

— Где ближайший пост связи? — Болдов говорил обычным, чуть насмешливым, чуть ехидным голосом.

— До Шестнадцатого нет ничего, Виктор Яковлевич, — ответил за связиста Пшеничный, а до Дедювеема два поста, на шестисотой и восьмисотой опорах.

Шабалин кивнул.

— Что тебе нужно, чтобы вызвать диспетчера, Леха? — спросил снова Болдов.

— Отключить линию и подключиться «Рубином» к фазе. Связь гарантирую.

— Без заземления?

— Ну.

Это было невозможно. Невозможно потому, что диспетчер без предупреждения, без всяких там раздумий будет пытаться подавать напряжение на отключенную линию, считая ее свободной. Таков закон у энергетиков: ЛЭП для того, чтобы передавать по ней электроэнергию, и лишь попутно, между прочим — для диспетчерской связи. Значит, подключиться «Рубином» исключено. Вот работаем! Для связи с бригадой, ушедшей в тундру, не имеем надежной аппаратуры. Крайний Север, Арктика, труднее места нет, а все у нас самое старое, изношенное. Чья это вина? Не умеем доказать, что Север — область особая, или те, кому доказываем, все равно никогда на себе не ощутят эффекта своей халатности. Линии электропередачи стоят еще с довоенных лет, электростанции с дряхлым оборудованием. Голыми руками осваиваем Север, как двадцать и сорок лет назад. Ну не совсем голыми, в рукавицах, но в драных. Смешно сказать — меховую одежду на Севере купить невозможно. В Сочи ее, что ли, увозят?

Что же делать, думал Болдов. Как дать знать о случившемся, как известить диспетчера?

Болдов посмотрел на штанги с медными жгутами проводов и белыми оцинкованными струбцинами для присоединения к проводам ЛЭП, посмотрел и с сожалением вздохнул.

— Пока тут еще не колотун, сними, Толик, закоротку. Любую. Да, да. Нужно сделать один длинный жгут для набросов. Понятно? Давайте, помогайте все.

Лобачев остался сидеть, безучастно глядя, как темнеет тундра, как резкими тенями покрывается заснеженное пространство между двумя горными грядами, уходящее узкой долиной в сторону Шестнадцатого угла.

В салоне вездехода становилось холодно, пар струился от дыхания, мороз пощипывал, жег обмороженные лица.

Отсоединив от штанги, поснимав струбцины, неловко орудуя пассатижами и ключами, холодными, прилипающими к рукам, электромонтеры и Сукманюк готовили длинную многожильную нить. Работали молча, только Орлов что-то сказал о болдовском носе, и все рассмеялись негромко, даже Жора, насупленный, недовольный, и то улыбнулся.

Болдов что-то тихо говорил Лобачеву, и тот согласно кивал головой.

— Что привязывать на конец? — спросил Орлов.

Пшеничный ответил, и хохот грохнул такой, что посыпался иней с потолка салона.

Болдов сказал Орехову:

— Вяжи струбцину, я пошли, Олег. У тебя лучше моего получится.

— А можно, я брошу? — Толик Пшеничный поднялся с матраца на четвереньки.

— Всем остальным из вездехода не выходить, — сказал Болдов, вылез наружу и бросил в снег гибкий провод.

Орехов подал начальнику участка кувалдочку и металлический штырь, стал вылезать из вездехода. Дверь глухо бабахнула, отсекая сидящих в вездеходе от тех двоих, что оказались снаружи, под линией электропередачи.

Болдов поднял голову, и ему показалось, что провода почти рядом, тяжелые от изморози. Три параллельные прямые шли на фоне синеющего неба. По этим прямым, по нитям этим могучая энергия от атомных реакторов, от ветренских котлоагрегатов, от газогенераторов плавстанции мгновенно передавалась в любую точку системы, туда, где появлялся спрос. Провода жили, дышали, оттого, наверное, и изморозью покрывались.

— Где бить штырь, Виктор Яковлевич? — у Орехова брови белые, как у деда-мороза.

Болдов отошел от крайнего провода метров на пять, шваркнул ногой по снегу: «Здесь». Пошел к вездеходу и приволок заготовленный провод. Когда Орехов вбил сантиметров на пять в мерзлую, неподатливую землю заточенный штырь, Болдов привязал провод закоротки свободным концом к верхушке штыря, разбитой, расклепанной ударами кувалды, и стал аккуратно складывать на снег широкими кольцами провод под ближней фазой ЛЭП.