Николай Яккола - Водораздел

— От грехов очистимся… — прохрипел Пулька-Поавила, хлестаясь веником на полке бани. Когда из Кеми шли, вроде и комаров не было, а все тело чесалось.

— Подбрось-ка еще, — попросил Поавила сына, сидевшего на корточках на полу. — На таком слабом пару и кряхтеть не стоит.

Хуоти плеснул воды на зашипевшие камни и, наскоро окатившись, выскочил в предбанник.

Пулька-Поавила остался еще париться. В бане он чувствовал себя свободным. В бане и в лесу. «Да, надо бы новую баню срубить, — думал он. — Вон там, на самом берегу… чтобы ребята могли прямо с порога… бултых — и в воду… А где же Доариэ задерживается?»

Доариэ доила корову. Нагибалась она уже с трудом, но подоить корову было некому. Мустикки, повернув голову, смотрела на хозяйку жалобными глазами. «Как мы с тобой, голубушка, зиму-то проживем? — говорила ей Доариэ. — Угораздило же Поавилу вогнать гвоздь в копыто мерину…» Доариэ ни в чем не упрекала мужа. О мерине тоже никогда ничего не говорила. Ворчать она могла только вот так, наедине сама с собой.

Когда Доариэ вернулась из хлева, в избе никого не было. Ребята помылись и куда-то убежали. Даже грязное белье им некогда было прибрать. Бросили на лавку и убежали. Вот и стирка опять, надо управиться, пока залив не замерз.

Процедив молоко, Доариэ подошла к окошку. Не идет ли Поавила? Идет! Весь красный, как рак. Сгорбился, как старик. Доариэ бросилась ставить самовар.

— Да я его поставлю, — сказал Поавила, входя в избу. — Иди-ка ты в баню.

— Хватило ли пару? — спросила жена, продолжая возиться с самоваром.

— Хватает там и пару и воды. Так что давай иди. А о самоваре я позабочусь.

Поавила взял пьексу, чтобы раздуть угли в самоваре.

В избу влетел Микки. Уже по его лицу можно было понять, что он с какой-то новостью. Мальчишки первыми в деревне узнают обо всем, что случается. Но Микки спросил:

— Есть у нас дратва? Срамппа-Самппа просил.

Пулька-Поавила достал из-за иконы клубок дратвы.

— Вот. Пусть берет, сколько нужно.

Только после этого Микки сообщил услышанную в деревне новость:

— Пленные вернулись. Они сейчас в школе… Да, те, которых руочи с собой увели, из отряда.

— Вернулись? Не убили? — удивлялся Пулька-Поавила.

Экспедиционный отряд, отправившийся «освобождать» восточную Карелию, официально считался в Финляндии добровольческим, и, вернувшись на родину, он сразу начал распадаться. Встал вопрос — как быть с пленными, куда их девать? Было уже совершенно ясно, чьей победой кончится мировая война. Финляндии было невыгодно обострять отношения с Англией. Поэтому решили отпустить пленных карелов, облаченных в английские мундиры.

— Ну, я пошел.

— Ты бы чаю попил после бани.

— Потом, — отмахнулся Микки.

— Смотри, домой приходи вовремя. Утром поедем смотреть сети.

Поавила пошел посмотреть самовар. Не погас ли? Нет, угли горели.

Когда Микки вернулся в избу Срамппы-Самппы, посиделки там продолжались. Самппа сидел на скамье у самых дверей, зажав между ног пьексу внучки. Микки отдал старику клубок дратвы, а сам присел на корточки перед маленькой Овти, сидевшей возле деда с черным щенком на руках, и стал пальцем дразнить щенка.

Срамппа-Самппа попыхивал маленькой трубкой-носогрейкой: курением он старался перебить кашель.

— А через нос умеешь? — спросил Микки.

Старик выпустил дым через ноздри, рассмешив Овти и Микки.

На посиделки пришло несколько парней из отряда, оставшегося в деревне. Среди них был и Соава — брат Еххими Витсаниеми. Он сидел в углу рядом с Анни, которая чинила сеть. Они о чем-то тихо беседовали. Мало ли о чем они могли говорить. Они были товарищами по несчастью — Анни лишилась мужа, он потерял брата. А, может, говорили они совсем о другом: вдова учителя была еще молодая и красивая, а Соава холост.

— Да, дом без хозяина, как лодка без гребца среди озера, — вздохнула Анни, оторвавшись от работы.

С лавки, где сидели деревенские парии и девушки, то и дело раздавался дружный смех. Молодежь отгадывала загадки.

— Ищет, ищет, а найти не хочет. Что это?

— Сеть чинят.

— А это что? — спросил один из отрядовцев. — Как ночь начинается, так два мохнатых…

— Не надо таких загадок, — прервала его Иро.

Наталия тоже стыдливо потупилась. Парни рассмеялись.

— Да ничего такого тут нет, — сказал Хуоти. — Это — ресницы. Как ночь начинается, они и встречаются.

— А я-то думала… — протянула Иро.

Опять грянул смех.

— Чего вы смеетесь, — обиделась Иро и, чтобы отвлечь внимание от себя, предложила сыграть в желания.

— Кто чего желает?

Всем хотелось чего-то такого, что, подобно волшебной палочке, изменило бы жизнь в лучшую сторону. Вот заиметь бы пьексы, в которых можно перешагивать через озера и горы. Или коня, который…

Когда-то, давным-давно, любил помечтать и Срамппа-Самппа. Теперь об этом времени остались одни лишь грустные воспоминания. Совсем дряхлым стал пирттиярвский звонарь.

— Я так ничего другого не желал бы, лишь бы народ мог жить в мире. И чтобы хлеба хватало на весь год, — молвил Самппа, протягивая внучке починенную пьексу. — А тебе, Микки, пора домой, — продолжал старик. — Уже на дворе темно, можно и с нечистым повстречаться. Мне тоже пора на печь. Какие старому радости, лишь бы тепло было. Кх-кх.

Молодежь стала расходиться по домам.

— Можно проводить тебя? — спросил Хуоти у Наталии, когда они вышли на двор.

— Проводи.

Было уже так темно, что они прошли мимо притаившегося за углом Ханнеса, не заметив его. Ханнес поджидал кого-то. С тех пор как изгнали белофиннов, Ханнес остерегался появляться там, где могли быть парни из отряда.

— Иро! — негромко окликнул он вышедшую из избы девушку.

Ханнес схватил Иро за руку, что-то зашептал ей, и они скрылись в темноте.

Напившись чаю после бани, Пулька-Поавила сразу же лег спать. Делать больше было нечего. У него теперь не было даже мерина, которого надо было поить по вечерам. Доариэ тоже скоро легла рядом с мужем.

— Как же мы сено-то привезем с Ливоёки? — вздохнула она.

— Самим придется впрягаться в сани, что же еще делать, — ответил Поавила. Помолчав, спросил: — Когда тебе рожать?

— Точно день я не могу сказать…

Поавила уже спал, когда с посиделок прибежал Микки.

— А Хуоти? — сонно спросила мать.

— Пошел провожать Наталию.

Молодость! Когда-то и ее, Доариэ, провожали домой с посиделок… Все тогда было хорошо, красиво… Перед глазами одна за другой вставали картины далеких лет. Так, вспоминая свою молодость, Доариэ и уснула.

Утром она встала первой. Было совсем рано. Она подоила корову, поставила самовар и стала будить Хуоти.

— Вставай, полуночник.