Николай Яккола - Водораздел

— Тяжело, видать, живется и у вас, — заметил Хуоти.

— Да, хвалиться нечем, — согласился гость. — У кого денег вдоволь и прочее богатство имеется, тот живет и горя не знает, а наш брат, у кого только вот это, — и он показал свои мозолистые руки кузнеца, — добывает свой кусок хлеба там, где есть работа.

Рано утром Хуоти отправился на лесное озеро, на берегу которого оставил коня и сено. Гость пошел с ним. Они повалили воз набок, сбили с полозьев лед, потом сгрузили с саней часть сена, так что отдохнувший за ночь мерин сумел вытащить воз на косогор. Дальше он шел довольно бодро. К тому же и погода установилась. Впрочем, Хуоти одному, без помощи этого финна, вряд ли удалось бы добраться с сеном до дома, потому что за ночь дорогу сильно замело.

В тот же день финн встал на лыжи и отправился в путь к Белому морю, где, судя по рассказам, работы должно было еще хватить надолго. Доариэ поблагодарила его за помощь, дала еды на дорогу и попросила:

— Будешь в Кеми — отнеси поклон Поавиле.

Поклоны Поавиле она посылала с каждым, кто направлялся в Кемь, только не доходили до него ее поклоны и приветы.

Хотя Хуоти и чувствовал себя взрослым, все-таки при случае он был не прочь поиграть с мальчишками. Зимой пирттиярвские ребята любили играть в голик — пинали ногами выброшенный голик, стараясь попасть им в кого-то из игравших. В эту субботу мальчишки собрались на утоптанном дворе Хёкки-Хуотари. Хуоти был «бабой».

— Чур, за круг не выбегать, — крикнул он, заметив, что кое-кто из ребят отбегает слишком далеко.

Обледеневший голик задел колено Ханнеса, но тот оказался «жилой» и выбежал из круга. В таком случае водивший имел право взять голик в руку и кинуть им в нарушителя правил игры. Хуоти бросил, но не попал. Ханнес побежал от него, Хуоти бросился догонять. Снегу было почти по пояс. Хуоти кинул голиком снова и опять промазал. Но он решил не сдаваться и продолжал преследовать Ханнеса. Так они пробежали с полверсты по глубоким сугробам. Лишь на заливе. Хуоти догнал Ханнеса и, ударив его голиком, крикнул:

— Баба!

— Я больше не играю, — сдался запыхавшийся Ханнес. — Пойдем на беседки.

И раньше, до войны, деревенские девчата сходились по субботам на посиделки. Еще чаще стали они устраивать беседки теперь, когда их любимые были на войне, а зимние вечера казались бесконечно долгими и скучными. Когда Хуоти вместе с другими парнями пришел в избу Срамппы-Самппы, где обычно собиралась молодежь, там уже было полно девушек. Одни из них молча вязали чулки, другие варежки, а некоторые сидели просто так.

Хуоти взял с воронца старое кантеле и стал бренчать на нем.

— Дай сюда, — прохрипел Срамппа-Самппа. — Это тебе не в колокол звонить, кхе-кхе…

Самппа умел играть на кантеле старинные народные мелодии. Видимо, и звонарем часовни он стал из любви к музыке. Даже теперь, в старости, он нередко брал в руки инструмент.

Хуоти подал старику кантеле.

тихо запел Самппа, перебирая струны.

Иро, уже не раз слышавшая эту песню, сразу ответила:

Приходили на посиделки и замужние женщины, носившие сороку. И сейчас среди девчат, также с вязаньем в руках, сидела жена учителя — дочь Самппы Анни, вышедшая замуж за учителя перед самой войной. Мужа ее тоже недавно взяли на войну, и с тех пор Анни стала чаще бывать в родительском доме.

— А кому же это Иро такие нарядные рукавицы вяжет? — спросила Анни, когда Самппа положил кантеле обратно на воронец.

В Пирттиярви был такой обычай — своему избраннику девушка вязала узорные рукавицы или шила кисет, украшенный разноцветными лоскутками. Сама Анни тоже в свое время подарила учителю рукавицы.

— Наверно, для Хуоти, — предположил Ханнес, примеряя связанную Иро рукавицу. Рукавица была в запястье просторная и двойной вязки.

Хуоти ничего не сказал. Иро покраснела и, вырвав у Ханнеса рукавицу, предложила сыграть в короля.

— Давайте, — обрадовались девушки и отложили в сторону свое рукоделье.

Девушки и парни уселись в круг лицом друг к другу и начали считаться. Хуоти оказался королем.

— А что я должен делать? — спросил он.

Черноглазая Наталия сняла с головы свой старенький цветастый платок и положила на плечо Хуоти.

— Неси любовь, — сказала она.

Хуоти стал ходить по избе, держась рукой за уголок платка.

— Что несешь? — спросил Ханнес.

— Любовь, — ответил Хуоти.

— Кому?

— Иро, — ответил Хуоти словно назло Ханнесу, расстелил платок на полу и опустился на колени на край его. Иро стала на колени на другой край платка. Как положено было по правилам игры, они обнялись.

Посиделки продолжались до поздней ночи. Когда все игры переиграли, Хуоти попросил Срамппу-Самппу рассказать какую-нибудь сказку.

— Уж вам я сейчас расскажу, такую сказку услышите, что… — прохрипел старик, собираясь лечь спать.

Все поняли, что пора по домам, и начали расходиться.

Черно-синее небо было усыпано звездами, но от их мерцания на деревенской улице не становилось светлей. Хуоти взял Иро под руку. Иро ничего не сказала. Так молча они дошли до избы Хёкки-Хуотари.

— Пойдем к вам, — предложил Хуоти.

Семья Хёкки-Хуотари морозила тараканов, и жили они сейчас у Крикку-Карппы. Хуоти и Иро осторожно вошли в темную избу и уселись рядышком на лавку. В избе было так же холодно, как и на дворе. Вдруг Иро, словно испугавшись чего-то, придвинулась к Хуоти и схватила его за руку. Хуоти словно обожгло.

— Иро, — шепнул он.

— Что? — спросила Иро.

Но он ничего не сказал.

Только что на посиделках Хуоти был разговорчивым и не робел нисколько, а тут у него словно язык отнялся. Он только крепко сжал горячую руку девушки.

— Хуоти-и-и! — послышался с улицы тревожный крик.

Хуоти встрепенулся.

— От Иво письмо, Хуоти-и-и, — кричала мать.

Хуоти крепко, по-настоящему, не так, как при игре в короля, обнял Иро и радостный побежал домой.

Поздно вечером с погоста пришла почта и привезла письмо в дом Пульки-Поавилы. Прежде в деревне особенно и не скучали по почте, но когда началась война, ее ждали с нетерпением. Письмо читали сразу же, как только оно приходило, а потом перечитывали несколько раз. Доариэ читать не умела, поэтому, получив письмо, она сразу же побежала искать Хуоти. Не застав его у Срамппы-Самппы, стала кричать и звать его.

Возле красного окна горела длинная лучина, вставленная в щель стены так, что угольки с обгоревшего конца ее падали на стол. Мать взяла лучину в руку, чтобы посветить Хуоти.

Письмо было написано по-русски.

«…Я не знаю вас, но хорошо знал вашего сына Ивана Павловича и считаю своим долгом сообщить… — читал Хуоти, уже чувствуя, что случилось что-то страшное… — Вашего сына больше нет…»