Николай Яккола - Водораздел

— Хитрые черти, почву прощупывают, — услышали Харьюла и Матти слова Вастена.

— Кто это такой хитрый? — спросил Кюллес-Матти, подойдя к ним.

— Кого я вижу! Яллу! — воскликнул Ахава с радостным изумлением. — Ты откуда взялся? Ну, здравствуй, здравствуй… Давно не виделись.

Настоящая фамилия Ахавы была Афанасьев. Родом он был из Ухты, где и провел свои детские годы. Ему было еще совсем немного лет, когда однажды зимой его закутали в овчинный тулуп покойного деда, посадили в сани между отцом и матерью, и они поехали к границе. Через несколько дней пути они прибыли в финское село Куусамо, где отцу, много лет ходившему коробейничать, удалось, наконец, открыть собственную лавочку. Там они стали из Афанасьевых Ахавы. Иво всегда с тоской вспоминал родные края, где осталась его бабушка и где текла милая его сердцу речка Ухта с крутыми песчаными берегами. Эта сохранившаяся с детства любовь к родным местам согревала его сердце до сих пор, оставаясь, может быть, самым сильным из чувств, испытанных им. Он безукоризненно владел финским языком, но охотно вставлял в свою речь порой и карельские слова.

— Яллу ведь был у нас… — начал рассказывать Иво Кюллес-Матти, но тот остановил:

— Ладно, об этом потом. Объясни-ка сперва нам, что у вас тут случилось. Кто это здесь почву прощупывал?

— Да были тут… гости незваные, — ответил Иво как-то неохотно, словно стараясь разжечь любопытство. Потом, помедлив, рассказал все же, что это были за гости и зачем они приезжали.

Гости были чрезвычайно вежливы, угощали ароматным табаком и разговаривали, как офицеры с офицерами. О действительных целях своего визита они говорили весьма туманно. Они даже не сказали, что британский крейсер «Кохрайн» и французский крейсер «Блерио» уже встали на якорь в Мурманском порту. Больше всех говорил некий лейтенант Мартин. Он был американским финном и говорил по-фински. «Дорогие друзья, вы, может быть, думаете, что мы явились сюда с какими-то коварными намерениями. Если вы так думаете, то вы ошибаетесь. Нет, — заверял он, — намерения у нас самые честные — помочь вам в нашей общей борьбе против общего врага. Война с Германией еще продолжается…» «Война идет не только с Германией, но также и с их финскими союзниками, коварно вторгшимися в Карелию», — добавил английский капитан, представившийся Стюартом. Третий из гостей, которого Стюарт и Мартин называли капитаном Тизенхаузеном, тоже был весьма сдержан. Он предъявил свой мандат, удостоверявший, что он является сотрудником военного отдела Мурманского краевого Совета. В этой делегации он был, видимо, фиговым листком. Появление «союзных» офицеров встревожило Иво. Если месяц назад его беспокоило, удастся ли сохранить легион как боевую часть, то теперь вопрос встал иначе — каким будет легион. Вастен, пожалуй, понимал это лучше, чем Ахава, но и он не мог сказать ничего определенного: принимать помощь от союзников или нет.

— Я поговорю с Рахьей, — пообещал он.

— Ишь, дьяволы, что задумали, — высказал свое мнение о гостях Кюллес-Матти. — Не выйдет. Нашего брата за кусок сала не купишь.

— У нас тут уже появились… всякие шептуны, — сказал Иво, помрачнев.

— Как там твой папаша поживает? — спросил Харьюла. — Не знает, наверно, что ты тут воюешь?

— Да, наверное, — ответил Иво как-то неохотно и опустил голову. Он сорвал веточку вереска и начал ощипывать ее.

Откуда Харьюла мог знать, что лучше бы ему не задавать свой вопрос?

— Ты к нам насовсем или проездом? — спросил Иво Харьюлу, отбросив веточку.

Яллу медлил, не зная, как ответить на этот неожиданный вопрос. Иво, решив, видимо, что Харьюла приехал к ним, чтобы вступить в легион, обратился к Кюллес-Матти:

— Матти, возьми его в свой взвод.

— Да я ненадолго, — как-то неестественно улыбнулся Харьюла. — Я в увольнении.

— А увольнительная у тебя есть?

Харьюла рассмеялся. Иво, с которым они вместе столько раз ходили к девушкам и который был моложе его по годам, требует от него увольнительную. Да еще таким официальным тоном, точно офицер. Харьюла не знал, что Иво, как полному Георгиевскому кавалеру, было присвоено офицерское звание и что задал он этот вопрос скорее по привычке.

— Паспортом бродяги всегда была котомка, только у меня и она осталась в Кеми, — ответил Харьюла, смеясь.

Но в глубине души он все же чувствовал, что поступил неправильно, когда, ничуть не задумавшись, спьяну сел в поезд и приехал сюда. Но признавать свою неправоту он не хотел даже перед самим собой, не говоря уже о других.

Иво пригласил их отведать глухаря, подстреленного — похвастался он — собственноручно на обратном пути из пограничной деревушки Кананен. Он ходил туда проверять, как легионеры охраняют границу. За ужином все хвалили похлебку из глухаря, заправленную, как принято у карелов, ржаной мукой. Говорили преимущественно об охоте. Потом Вастен и Ахава завели разговор о Красной Армии, о необходимости воинской дисциплины. Харьюле от этого разговора все больше становилось не по себе. Когда Иво предложил ему переночевать в штабном бараке, он отказался.

— Почему? — удивился Иво. Ему показалось, что Харьюла из-за чего-то обиделся.

Харьюла заверил, что неудобно ему ночевать в штабном бараке, что лучше, пожалуй, будет, если он пойдет к Кюллес-Матти.

По дороге он спросил у Матти, почему это Иво даже в лице изменился, когда речь зашла об его отце. Матти рассказал, в чем было дело.

Среди пленных белофиннов, взятых его взводом в бою под Алакуртти, оказался говоривший по-карельски старик с острой бородкой. Только в поезде, уже сопровождая пленных в Петроград, Кюллес-Матти узнал, что этот старик — отец его командира. Матти ожидал, что Иво спросит его об отце, поскольку уж Харьюла завел о нем разговор. Но Иво промолчал. Видно, он просто не мог говорить об этом: ведь, наверно, любому человеку тягостно вспоминать, как он вел допрос своего собственного отца…

— Вот оно что. Такое не каждый сможет сделать, — сказал Харьюла задумчиво, словно спрашивая у себя, хватило ли бы у него силы воли вести такой допрос.

— Да, не каждый, — согласился Кюллес-Матти. — Недаром в легионе в нем души не чают. На него можно положиться больше, чем на самого себя.

Когда они пришли в клетушку Кюллес-Матти, Татьяна уже спала. Матти пристроился на кровати возле жены, а Харьюла, расстелив свою тужурку на полу, тоже лег. Но заснуть ему не удалось: в голове засел разговор, который вели за ужином Иво и Вастен. У Харьюлы было такое чувство, что они, рассуждая о воинской дисциплине, вели речь именно о нем. Хотя у Харьюлы и были свои понятия относительно свободы, все же после этого разговора его охватило какое-то беспокойство, даже страх. Он считал себя человеком честным и таким, на которого можно положиться. Он тихо поднялся, накинул на плечи тужурку и вышел.