Николай Яккола - Водораздел

— Ты не шутишь? — спросил Ховатта.

— Эмяс, — ругнулся Теппана. — Какие тут могут быть шутки? Разве я когда-нибудь врал?

«Да, видно, на этот раз Теппана не лжет», — нахмурился Ховатта.

— Вот так-то, брат, — сказал Теппана. — Видно, от этой войны миром не избавишься, повоевать надо.

Воевать Ховатте не хотелось. Он уже по горло был сыт войной, как и многие другие его земляки, которые с первого дня войны сидели в окопах. Так хотелось поскорее добраться до дому — и вот тебе. Опять эти лахтари… И не он один из беломорских карелов, возвращавшихся с фронта, чуть не на пороге родного дома узнал, что дом его занят врагом.

— Кто бы из нас поверил, если бы четыре года назад кто-нибудь сказал, что нам придется воевать и в наших лесах, — задумчиво проговорил Ховатта, положив ложку на тарелку.

— Мир зашатался теперь так, что и Лапукка качается, — рассуждал Теппана.

Из столовой они пошли к Пекке, у которого жил и Теппана. По словам Теппаны, Кремнев предлагал ему остаться у них, но он отказался. Он мог устроиться прямо-таки по-барски, но ему удобнее здесь в бараке, где живет простой народ и где есть другие карелы.

Почти у самой станции начинался лес, а брусника и клюква росли совсем рядом с бараками. Ховатта время от времени наклонялся и собирал с кочек темно-красные ягоды подснежной брусники. Давно ему не приходилось собирать ягоды. Опять вспомнилась родная деревня, и он стал расспрашивать Теппану, кто из односельчан вернулся с фронта, кто погиб.

— А учитель?

— Вернулся. Чуть попозже меня, — ответил Теппана. — А что с ним теперь, не знаю.

У пятого барака, где жили холостяки, Ховатта обнаружил исчезновение Пекки.

— А где же Пекка? — спросил он, оглядываясь по сторонам.

— Пошел, видно, себе квартиру получше подыскивать, да притом с хозяйкой, — ответил, смеясь, Теппана. — А вот и наша казарма.

Комната, в которую они вошли, действительно была похожа на казарму. Длинный стол на крестообразных ножках, по обе стороны его длинные скамьи, вдоль стен нары.

— Так вот о чем Пекка уже подумывает? — удивился Ховатта.

Перед войной у него тоже была думка поставить свой дом и хозяйка для этого дома была уже на примете, но ничего не вышло — война помешала.

— Нам бы с тобой тоже было бы неплохо пристроиться при какой-нибудь солдатке в квартиранты, — заметил Теппана.

— А ты, я вижу, до женского пола, как и прежде, большой охотник, — засмеялся Ховатта. Вскоре пришел и Пекка.

— Где это ты успел нос в саже выпачкать? — спросил его Теппана.

Пекка плюнул на пальцы, стер сажу с носа и сообщил, что есть возможность сходить в баню. Оказалось, что Матрена топила баню, и Пекка помог ей наносить туда дров.

— Давненько я не парился по-настоящему, — обрадовался Ховатта.

Баня, в которую Пекка повел их, была прежней артельной баней, оставшейся после строителей железной дороги. Топилась она по-черному и почти ничем не отличалась от бань в Пирттиярви, была лишь попросторнее. Правда, негде было взять березовых веников: листья на березах только начинали распускаться. Пришлось идти в баню с можжевеловыми вениками, которые наломал расторопный Пекка. Впрочем, говорили, что первые строители дороги тоже парились вениками из можжевельника.

— Ну теперь-то, наверно, ноги перестанут чесаться, — восторгался Теппана веником, распаривая его в горячей воде.

Ховатта смеялся. Ему никогда еще не приходилось париться таким колючим веником. Он тоже подержал его в котле с горячей водой, потом положил на раскаленные камни печки. Пекка плеснул воды на камни, так что пар взметнулся к черному потолку, под которым на жерди висело их белье. Хорошо распарив веники, мужики полезли на полок.

— У-ух, дьявол!

После первого же взмаха веником Ховатта сжался в комок. Только тот, кто умеет париться, способен познать всю прелесть бани. Теппана и Ховатта знали, какое удовольствие, вернувшись с лесной пожни, по-настоящему попарить искусанные комарами и изъеденные потом руки, ноги и спину. Знали они и то, что баня без настоящего пара — не баня, а одно расстройство. В хорошей бане пару должно быть и не мало, и не слишком много, а ровно столько, сколько нужно. В этой бане пару, пожалуй, было чуть больше, чем нужно, но ни Теппана, ни Ховатта не хотели этого признавать. Наоборот, Теппана со смехом пожаловался, что пару слишком мало, и попросил Пекку бросить на камни холодной воды. Ведь и в этом соревновании, кто кого заставит первым слезть с полка, есть свое удовольствие.

— Нет, не надо… не надо, — пропыхтел Ховатта и, спустившись с полка, выбежал охладиться. Вскоре на улицу вышел и Теппана.

— Париться — это ничто, а вот прохладиться после бани — самое что ни на есть удовольствие, — рассуждал Теппана, сидя на куче трухлявых березовых бревен. Эти бревна лежали около бани, видимо, со времен строительства Мурманки. И рабочие с железной дороги, напарившись после работы в бане, тоже, наверное, садились отдохнуть на эти бревна. «Где-то теперь эти работяги? — размышлял Ховатта. — Может быть, кое-кто из них вон там, за чахлой сосенкой. Сколько же там крестов? Раз… два… три… Кто там похоронен? А сколько теперь по всему свету вот таких безымянных могил…»

Заметив, что Ховатта в скорбной задумчивости рассматривает кресты, сколоченные из неокоренных стволов молодых елочек, Теппана предложил совершить второй заход на полок, и они вернулись в баню.

— Малороссы даже понятия не имеют, до чего же это распрекрасно, — снова стал расхваливать Теппана прелести бани, устроившись на полке. — У них бань нет, в печах моются.

— В печах? — не поверил Пекка.

— Да-да, — заверил Теппана. — Я с ними служил в одном полку. В Галиции. У них же комаров нет…

Пекка, затаив дыхание, слушал Теппану. Он еще не бывал дальше Сороки и не имел представления, как живут в других краях. Многое в рассказах бывалых фронтовиков, повидавших белый свет, казалось ему удивительным и невероятным.

— Я тоже на Карпатах воевал, — сказал Ховатта. Он уже спустился с полка и начал мыться.

— Ну? — протянул Теппана, тоже слезая вниз. — И не довелось повстречаться. А как ты-то выбрался оттуда?

— Как и все, — коротко ответил Ховатта, но, немного помедлив, рассказал все же, как ему удалось выбраться с фронта.

На фронте Ховатта носил офицерские погоны, которые заслужил не столько храбростью, сколько исполнительностью и слепой верой. Но потом, видя, что войне все нет конца, он начал эту веру терять. Ведь даже став офицером, он по-прежнему оставался сыном крестьянина-бедняка, ничем не отличаясь от своих солдат, с которыми он столько раз поднимался из окопов и шел в атаку или, наоборот, удирал от противника. Вскоре после свержения царя Ховатту с двумя солдатами послали сопровождать в Петроград арестованного генерала.