Геннадий Машкин - Открытие

— Да, тогда было б легче, чем теперь, — страдал Слон.

— Но и теперь мы с себя не снимем ответственности, — заметил Борис Петрович. — Как в маршруте, свалился человек — груз на всех поровну!

— А если в таком случае все остановятся, разберутся, в чем дело, и поставят на ноги человека? — спросил учитель.

Борис Петрович спокойно ответил:

— У нас если падают, то по серьезу.

— От занозы никто не остановится! — поддакнул Слон.

— Упал — вызывай вертолет! — добавил и Женя.

— Ну, давайте тогда слушать дальше, — предложил Гарька, — выводы потом будем делать: вертолет вызывать, носилки делать или на плечо брать...

Слон пытался еще басить, но Люся послушалась Гарьку и зашуршала листочками. И все завороженно уставились на эти записки, точно происходил всамделишный суд и присутствующие должны были вынести приговор по признаниям Игоря.

— Так закончилось золотое детство Игоря и его отрочество, — продолжала Люся с легкой грустной усмешкой при слове «золотое», — и началась студенческая пора.

Игорь улетал в Иркутск, не дождавшись осени, в знойный последний день июля. Как медалист, он мог бы приехать к началу занятий. Но из-за Любы приходилось лететь раньше времени: надо было помочь ей сдать экзамены.

Любу провожал Лукин. Возле Игоря суетилась мать. Соседи заметили друг друга, и Лукин поклонился. Мать сразу же разулыбалась, вынула платок и приложила его к завлажневшим глазам.

— Ну что ты, мама, как бедный родственник, — сказал ей Игорь, хмурясь. — Хочешь, подойдем к ним? Поздороваемся как следует. Уж вам бы пора объясниться...

— Да что ты, сынок, — ответила мать, испуганно оглядываясь на двери аэровокзала, — отец наш вот-вот подойдет, увидит — будет шуму, однако.

— Пойдем, пойдем. — Игорь взял ее под руку и повел, лавируя между пассажирами, скамейками и грудами чемоданов. — Отцу тоже пора кое-что передумывать.

Лукин глядел на них, как всегда, открыто своими золотистыми глазами.

А Любины щеки вспыхнули, будто ладошка над щелью в темном чулане.

До Лукиных оставалось пройти не больше пяти метров. Игорь шел скованной походкой. И никак не мог взглянуть прямо, в самые глаза Лукина. Все будто искал какого-то изъяна в его строгом черном костюме, пятнышка на белой рубашке или спустившегося узла на галстуке в горизонтальную полоску. Но взгляду не за что было зацепиться, чтобы ощутить уверенность. А пора было посмотреть Лукину в глаза, чтобы сказать ему своим взглядом: «До каких пор вы, Дмитрий Гурович, будете помнить прошлое? Когда вы забудете ту историю на Шамане? Во имя будущего! Мне и самому за отца стыдно! Но он же исправляется... Работает в поте лица на простой работе!»

Игорь сосредоточился и стал вместе с мерной поступью поднимать красноречивый взгляд к суровому лицу Лукина. И в этот миг хлопнула дверь вокзала, раздался хмельной голос отца:

— Вот он! Глядите! Сокол мой!

— Хорош богатырь, — загалдели двое отцовских дружков, одетых, несмотря на жару, в потертый кожан и габардиновый плащ. — Добрая смена!

Карманы у отца и у дружков оттопыривались.

— Обмыть надо проводы, как водится!

Лицо матери почернело, рот свело, как от кислой ягоды. Она бросилась к двери и загородила дорогу отцу. Тот начал что-то выговаривать ей.

— Граждане пассажиры, — зашипел громкоговоритель, — объявляется посадка на рейс...

Толпа зашумела. Люди похватали чемоданы и ринулись на зеленое поле аэродрома. Лукин взял Любу под локоть и, прихрамывая, повел дочь к выходу на посадку. Игорь бестолково пошел вслед за ними. За его спиной раздалось частое дыхание матери.

— Ну, надо же, — сказала она и засеменила рядом. — Однако принесла его нелегкая... Да еще с этими друзьями!

Игорь оглянулся. Отец тоже догонял его, на ходу вынимая из кармана своих галифе бутылку шампанского. У него было красное от натуги лицо. Дружки вытягивали из своих карманов стакан и маслянистый пакет.

— Не торопись, сынок, без нас не улетит! — сострил отец под смех дружков.

Игорь остановился и подождал всех.

— Давай я, — предложил он и рванул бутылку из отцовского кармана. На пол посыпались мелкие монетки, крошки хлеба и табака. Мать бросилась подбирать монеты, а отец сорвал фольгу с горлышка и раскрутил проволоку на бутылке.

Хлопок разнесся по всему вокзалу. Даже бегущие на посадку люди повернулись в сторону отца. А тот, гордо улыбаясь, подставил стакан под шампанское и подал его Игорю.

— Давай, сын, выпьем, чтоб училось тебе легко!

— Я не пью, — замотал головой Игорь.

— Да выпей с отцом, сынка, — попросила мать, поднимая на него глаза, полные мольбы.

Игорь категорически покрутил головой и взялся за чемодан.

— Пусть здоровье бережет, — поддержал его один из спутников отца.

— Пить начать никогда не поздно, — поддакнул другой.

— А он у меня вообще не будет спиртного в рот брать, — начал доказывать отец. — Я из него сделаю человека...

— Абсолютно так, — рявкнул один дружок.

— Совершенно верно, — добавил другой.

Игорь тронул мать за рукав ее старенькой кофты, и они пошли на посадку.

— Ты отца на людях-то не позорь, — сказала мать.

— Я не хочу во всем походить на отца, — ответил Игорь.

Мать охнула и отстала.

Металлический трап загудел под каблуками Игоря. Сверху увидел он, как много обелилось волос на голове матери, как глубоко запали щеки и выпятились скулы. Теперь мать казалась куда больше якуткой, чем русской. А раньше было наоборот. И отец раньше больше слушался ее. В таких вот шебутных случаях она останавливала его немигучими глазами, да так, что отец осекался на ходу. Мать как бы напоминала ему о той минуте, когда он в отчаянном порыве спускал последние пузыри воздуха под водой и опутывался сильнее мокрой бечевкой. И еще недавно отца леденил этот взгляд матери. Но после шаманской истории отец стал выходить из повиновения. Ему как бы наплевать на то, что мать когда-то спасла его в устье Шаманки. А больше у матери ничего не было такого, чем бы она могла остановить разошедшегося отца: ни красноречия, ни образованности, ни сильного характера, ни влиятельной родни. Сын и тот улетал от нее теперь. И матери оставалось только молить судьбу послать другой случай, похожий на тот, в тридцать третьем, когда бы она вновь проявила свою таежную выучку и приковала к себе отца. Но разве такое повторится?

— Сын у меня еще скажет свое слово!..

Из дверей аэровокзала выбежали на зеленое поле аэродрома отец и его дружки. Их резкие голоса разнеслись по всему полю.

— ...Наше слово, бандуреевское!

Лукин, стоявший поодаль от трапа, сдвинул пушистые брови и встретил отца в упор своим прямым взглядом. И отец остановился, словно наскочил на неодолимое препятствие. Но стоило ему ощутить по бокам, чуть сзади, дружков, как он заговорил хриплым насмешливым голосом: