Семен Розенфельд - Доктор Сергеев

— Подожди минуточку… — взмолился он. — Поговорим еще немного…

— Нет, времени мало, только один день такой выдался, а я хочу обязательно посмотреть, как ты работаешь.

Она шла быстро, но ступала по вымытому линолеуму мягко, словно была в домашних туфлях. С ребячьим любопытством заглядывала в палаты, делала шутливые замечания.

— Сестра хорошенькая, даже очень. А главное, блондинка, совсем в твоем вкусе. Сам выбирал, или это случайно? Господи, и докторица красивая! Где ты их достаешь? Смотри, Костик, я ведь ревнивая!

Она делала «страшные» глаза, смешно гримасничала и была похожа на ту тонкую и легкую, чуть угловатую девушку-подростка, какой он узнал ее шесть лет назад. И Косте было особенно радостно то, что серьезная, даже солидная, порой суровая на работе в клинике, в научных собраниях, в отношениях с товарищами, Лена с ним была детски-шаловлива, весела. Только с отцом и с ним, Костей…

«Только ли?» — вдруг мелькнула короткая ревнивая мысль.

Он посмотрел на Лену, увидел ее простую, ясную улыбку и сразу успокоился.

Он показывал Лене одного за другим своих больных, коротко излагал историю болезни, рассказывал об успехах лечения, демонстрировал поправлявшихся.

— Вот, посмотри, — показывал он больную девушку Катю. — При поступлении в клинику вся классическая триада была резко выражена. И вообще она была в тяжелом состоянии. А сейчас… Вот возьми пульс… Почти норма… Железа наполовину уменьшилась, глаза сравнить нельзя с тем, что было…

— Как вы себя чувствуете, Катя? — обратился он к больной.

— Ох, Константин Михайлович, спасибо. Очень хорошо. Вот смотрите, доктор, — обрадовалась Катя, обращаясь к Лене, и вытащила свои заветные карточки. — Смотрите… Вот это я была до болезни. Факт! Честное слово! А вот это меня сняли здесь, а клинике, два месяца назад, видите, какая страшила. Глаза как у той жабы. А шея — не дай бог даже вспомнить! А худущая была — прямо ложись и помирай! Факт! Честное слово! А теперь, видите, опять ничего…

— Мы готовили ее к операции, — сказал Костя, переходя к следующей койке, — но сейчас думаю недели через две отпустить ее совсем. А вот наша знаменитая Лялька.

Лялька бесцеремонно вылезла из-под одеяла, встала на кровати и потянулась к Косте. Костя взял ее на руки.

— Что ты мне принес? — деловито спросила Лялька.

— Шоколад.

— А где он?

— Да ты же его съела.

— Когда?

— Утром.

— А еще?

— Еще я не успел, я еще на улицу не выходил.

— А выйдешь — принесешь?

— Обязательно.

Обвив руками шею Кости, Лялька оглядела всех победоносным взглядом.

— Ты, конечно, догадываешься, что у нее миксэдема? — спросил Костя растроганную, взволнованную Лену. — Совсем недавно это было крохотное, отечное существо, без признаков мысли, без речи. А сейчас видишь? Все это под влиянием тиройодина.

Лялька не хотела расставаться с Костей, и он продолжал обход палаты, держа ее на руках. Он показывал Лене своих больных — диабетиков, аддисонников, тетанников… Но особенно он останавливал ее внимание на тех, кто сейчас привлекал все его мысли, — на больных с заболеваниями запутанными, сложными, но, несомненно, по глубокому убеждению Кости, идущими из эндокринной системы и, вероятно, в первую очередь из гипофиза.

Лялька уже переменила место и сидела на плече Кости, крепко держась за воротник пиджака и халата. Он с увлечением рассказывал Лене о блестящих перспективах эндокринологии, о будущей роли врача-специалиста в диагностике и терапии внутренних болезней.

— Что с ним? — тихо спросила Лена, увидев, как Сахновский, при появлении ее в палате, схватил халат и стремглав выбежал в коридор.

— А ты заметила его лицо и фигуру?

— Да. Это, видимо, акромегалия?

— Вот в этом весь ужас. Он не привык еще к своему уродству. Еще совсем недавно он был красив. А теперь прячется от людей, особенно от женщин.

А я ничего не могу сделать. Ничего… У него, как ты уже поняла, опухоль гипофиза, хирургу или рентгенологу вмешаться опасно. Меня угнетает полная наша беспомощность при этой болезни. Вот я и хочу вплотную заняться гипофизом, — задумчиво сказал он, с минуту сосредоточенно размышляя. — От него тысячи неприятностей.

Не без труда уложив Ляльку в постель, Костя пошел дальше.

Он не пропустил ни одного больного и показал Лене всех, как на большом профессорском обходе, и объяснил все, как объясняют студентам, специально интересующимся предметом.

Потом он показывал Лене библиотеку клиники, музей, где была представлена работа их отделения, любопытнейшие фотографии, демонстрирующие больных до и после лечения, отпрепарированную нервную систему, мозг со всеми его патологическими изменениями, железы с бесконечным количеством самых разнообразных заболеваний.

Они продвигались от экспоната к экспонату, и Костя рассказывал о своей работе, забыв о пережитом за эти длинные недели. Он вслух мечтал о том, что он разработает, а государство немедленно примет и реализует проект огромнейшего, первого в мире научно-исследовательского и практического нервно- эндокринно- терапевтическо- хирурго- рентгенологического института. Он даже название придумал: «НЭТХРИ». В этом институте, соединив все биологические науки и все основные медицинские специальности, будут изучать нервную и эндокринную систему и, значит, окончательно победят все болезни.

— Ты фантазер, — радостно улыбаясь, говорила Лена.

— Но фантазер реальный, — серьезно настаивал Костя. — Без фантазии наука не может развиваться. Первых большевиков тоже называли фантазерами.

Они обедали вместе в большой столовой института. Костя познакомил Лену со Степаном Николаевичем, с доктором Светловым, со своим новым товарищем по отделению, веселым и энергичным толстяком, краснощеким балагуром Браиловским, недавно получившим степень доктора медицинских наук. Они все сидели за одним столом, и Светлов, по обыкновению немного застенчиво и тихо, сообщал о том, как Домна Ивановна, отказываясь уйти на отдых, сказала профессору:

— Как же клиника-то без меня останется? Больных я на кого оставлю? Здесь я отработала сорок пять лет, Здесь я всю жизнь провела, здесь и помру. Я уже с тобой вместе, Василий Николаевич, на покой уйду. Когда ты, тогда и я. Я ведь не старше тебя. А то, поди, и младше…

— Ну, нет, Домна Ивановна, — не соглашался профессор. — Это ты уже врешь… Ты, поди, лет на двенадцать старше меня.

И добрая, умная старуха вдруг начинала серьезно сердиться.

Степан Николаевич ядовито поддразнивал добродушного Браиловского.

— Вы не врач, а сушеная вобла, дрессированная крыса. Такие сочинения может даже дуровский морж написать. Помните, у Чехова — «Прошедшее и будущее собачьего налога…» Так и у вас — «Роль гречневой каши в обмене веществ» или «Влияние гиперфункции селезенки на деторождаемость в Конотопе». А, поди, аспирина прописать не можете. «Доктор ме-ди-ци-ны!..»