Семен Розенфельд - Доктор Сергеев

Проходя по коридорам крупного экспериментального института, который Сергеев вместе с группой молодых ученых посетил по приглашению Воронина, работающего там по совместительству, он испытывал чувство удивления и восторга перед тем, что делается в тиши этих больших и малых лабораторий. За каждой дверью таилась большая мысль, возникала новая теория, создавалась новая, практически ценная возможность врачебной помощи больному. Тишина прерывалась только далеким разноголосым лаем и визгом собак, редким блеянием овечки, даже петушиными криками, и снова наступала удивительная тишина, словно в огромном здании все крепко заснуло. Но за обманчивой этой тишиной Костя чувствовал напряженную работу. Вот здесь, в этой маленькой комнате, работают над вопросом, который покажется непонятным любому непосвященному, но который может дать избавление от болезней миллионам людей. Это работа над химическими факторами нервного возбуждения при пептической язве желудка или двенадцатиперстной кишки; в соседней комнате работают над теми же факторами нервного возбуждения — но уже при спастическом колите; рядом какой-то молодой, пытливой голове нужно выяснить, каковы химические факторы нервного возбуждения при бронхиальной астме; а вот в той лаборатории бьются над происхождением самопроизвольной гангрены; еще дальше — над эссекциальной гипертонией; а вот здесь, в огромной, светлой, первоклассно оборудованной лаборатории, работает сам профессор Воронин над все теми же химическими факторами нервного возбуждения, но уже в другой области — в воспалительном процессе.

Костя уходил из института окрыленный, думая о завтрашнем возвращении сюда. Его немного огорчало, что именно сейчас, не раньше и не позже, надо ходить на лекции по военно-полевой хирургии. Но что же делать? Это теперь нужно больше, чем когда бы то ни было раньше. Профессор Никита Петрович Беляев сказал в большом вступительном слове, что предмет, предлагаемый сейчас вниманию врачей, может понадобиться в любую минуту, что слушатели должны отнестись к лекциям со всей серьезностью и с глубочайшим вниманием. И Костя понял, что это не обычный лекторский прием, обязательный в начале любого курса. И рассказ Лены о том, что отец сейчас почти все время отдает новому предмету, что по ночам он пишет большой труд: «Военно-полевая хирургия», — тоже подтвердил мысли Кости о безусловной своевременности этой дисциплины.

Он аккуратно посещал лекции, аккуратно записывал их в тетрадь и был рад, что снова сидит рядом с Леной. Когда читал Михайлов, Костя ревниво наблюдал за ее лицом, иронически настраивался, ожидая случая «критикнуть», но, увы, не только ни на чем не мог «поймать» его, но, незаметно для себя, сам все больше увлекался содержательными лекциями. Михайлов, как и его учитель, профессор Беляев, был несомненным знатоком своего дела, вносил много нового, практически ценного, и Костя еще больше понимал, что все это вскоре может понадобиться, что война может вспыхнуть в любую минуту.

Толстый, розовощекий Браиловский, смеясь и балагуря, говорил, хлопая Костю по спине:

— Все это, дорогой медикус, понадобится гораздо раньше, чем вы думаете. Очень просто. И мы с вами обменяем клинику на ПМП, или на ДМП, или на какой-нибудь уютный, как бомбоньерочка, медсанбатик. И вам не придется взбалтывать беременным кошкам мозги, а надо будет серьезным делом заняться. Очень просто…

Браиловский рассказывал о целом ряде сложнейших случаев в работе медицинского персонала во время войны с белофиннами и неизменно прибавлял:

— А ведь это были детские игрушки в сравнении с тем, что может произойти, если начнется большая война. Очень просто. Будьте готовы!

В кругу врачей, особенно на лекциях, часто говорили о возможности больших военных событий, и в Костином представлении война рисовалась все более и более реально.

Когда же лектор по международным вопросам прочитал в институте лекцию и разъяснил слушателям, как важно быть готовым ко всяким «неожиданным» событиям, — Сергеев особенно остро понял, что война может разразиться в любой день, в любую минуту. Он глубоко ощутил, что лекции по военно-полевой хирургии — это сейчас наиболее важный предмет и что именно сейчас и наступило для него свое время.

Комсомольская организация поручила Косте сделать ряд сообщений для молодежи института на ту же тему, и Костя ознакомился с необходимыми материалами. Он глубоко проникся всей исключительной важностью военно-полевой подготовки медицинского персонала института и клиники. Он не только слушал с глубоким вниманием лекции Беляева и Михайлова — он присутствовал на многих операциях и даже сам произвел под наблюдением Михайлова две ампутации раздробленных пальцев руки у человека, попавшего под трамвай. Он заново, с особенным прилежанием проштудировал анатомические атласы Воробьева, вместе с Леной и Браиловским посетил несколько раз прозекторскую и произвел ряд вскрытий и препарирований трупов, чтобы снова и снова освежить в памяти курс анатомии.

Косте было странно и обидно думать о возможной войне. Все жило для мира, для благополучия, для счастья. Откуда же война? Зачем? Разве для этого работают, строят, учатся? Разве для того построены заводы, фабрики, институты, школы, театры, музеи, курорты, чтобы их разрушила война?

Но Костя понимал всей глубиной сознания, что, как ни хочешь мира, надо быть готовым к войне.

«Хочешь мира, — звучало в его ушах, — будь готов к войне…»

Приближалось лето.

Все чаще стали говорить об отпусках, санаториях, Домах отдыха, собирались в поездку по Волге, по Военно-Грузинской дороге. Клиники закрывались на два месяца, и большинство врачей могло уехать на все это время.

Ленинград окутывался светлой зеленью, все больше распускались его сады, чище становились воды широкой Невы. Весеннее, на редкость голубое небо отражалось в них, и от этого река казалась еще просторнее, полноводнее. Набережные, площади, улицы — обновленными, вымытыми. Особенно выделялась, словно приобретая новые черты, привычно любимая архитектура города. Не хотелось идти в помещения, город манил, удерживал. Тянуло бродить по знакомым, много раз исхоженным и тем более любимым дорогам.

Лена и Костя часами гуляли, стараясь обойти все полузабытые места: Лоцманский островок, уголки, у самого взморья в конце Фонтанки, тихие улочки Крестовского острова с его крохотными ампирными особнячками за старинными решетчатыми оградами, сквер с древними деревьями и обелиском «В память победы Румянцева» на набережной между бывшим Кадетским шляхетным корпусом и Академией художеств, — все эти чудесные места вновь и вновь привлекали к себе неизъяснимой прелестью прошлого.