Виктория Гольдовская - Три колымских рассказа

Тут опять подошел к ней Николай.

— Ну, что стоите? Помогли бы лучше веревки развязать. Ишь, скрутили! За что?

Саша наконец вывел машину из развороченной стены.

— Ну, отвоевались! Как теперь ответ держать будем? — Сергей озабоченно рассматривал пролом.

— Кто ломал, тому и чинить. — Уралец погладил рычаг бульдозера. — Тащите доски, два бревна надо. Трос расстарайтесь! Живо! — прикрикнул он на экскаваторщиков. — Одна нога здесь, другая на пилораме!

Через полчаса машина осторожно поставила завалившийся простенок на место.

— А стекла, братцы, уж сами вставите! — Саша оглядел свою работу и остался, видимо, ею доволен.

В это время к дому подошел сердитый заспанный начальник участка. За ним Лавлинский.

— Что у вас здесь творится?

— Ерунда делов! Экскаваторщики с бульдозеристами чуть повздорили… А вы откуда узнали?

— С коммутатора позвонили: идите, говорят, скорее. Там убийство на почве ревности.

— Небось Ирка дежурит?

— А вы считаете — можно весь участок разгромить, а меня и в известность не поставить?

— А что, если в семейном деле такой техникой орудовать, то взаправду все разгромить можно… — задумчиво протянул Мишаня.

— Ясно. Значит, тут семейный скандал? Не отрицаете?

— Да вы что? Из-за техники весь сыр-бор разгорелся! Наша машина тихая, больше полкуба не берет. А эта дура… ихняя… — При этих словах Люба на миг подняла голову. — Ну, эта ихняя эс восемьдесят… Она что хошь разворотит! — Мишаня явно запутался, сбил щелчком с куртки жука-короеда и добавил. — В общем, все уже в порядке! Бревно-то я вон откуда тащил!

Все засмеялись.

— Это скверные шутки! — пресек смех начальник участка. — Завтра Симонова сниму с машины за хулиганство.

— Вот это здрасьте! — Любушка поднялась, отвела со лба спутавшиеся волосы. — Они ж из-за чего поспорили? Из-за переходящего знамени. Он им и решил доказать. А если вы Симонова с работы снимете, никаких знамен вам не видать.

— Так вот в чем корень! Тогда дело принимает другой оборот. Надо разобраться…

— Вот и разберитесь. Со злыми языками в первую очередь…

— Согласен. Но кто окно вставит?

— О чем разговор! Четыре стекла! Я их хоть сейчас вставлю, раз дело за этим!

Такой выход из положения всех развеселил: Люба-стекольщик! На «Отчаянном» стекла обычно вставляли сами мужчины.

— И что тут смешного? Будто я стекол не вставляла, пока муж, — показала она на все еще лежащего на земле Романа, — воевал…

Начальник подошел к Лисьему Носу и сказал примирительно:

— Эх, не на моей Валентине ты женат…

При этих словах все невольно подумали о маркшейдере, который в последнее время очень уж зачастил в дом к начальнику участка.

Люба дернула мужа за рукав:

— Вставай, воитель!

Он поднялся, ни на кого не глядя, обнял жену, и оба пошли к «шоколаднику».

До оставшихся донеслись только обрывки фраз:

— Ну, что ж, лисий нос, ну бывает… Тормоза сдают… Извини уж!

— Глупый, ах, какой ты глупый…

Вот что случилось когда-то с Артемьевым в такую же белую ночь много лет назад здесь, на «Отчаянном».

Теперь он снова в этих местах.

Красавец автобус медленно взбирается на перевал. Что было после?.. После Николай уехал с «Отчаянного» — попросился на другой прииск. Но где бы он ни был — на Колыме ли, в Москве ли, снились ему всегда и ручей, и тропа на конбазу, и стена, разрушенная бульдозером, и Люба…

Никогда не поверил бы Николай Артемьевич, что он снова на «Отчаянном», если бы не бежал, как прежде, маленький, извилистый ручеек, не наклонилась бы, как медведица на водопое, Восточная сопка. Только теперь от самой сопки начиналась улица. На улице — цветы. Цветы на «Отчаянном»! С ума сойти! Школа стоит там, где была бензозаправка. Нет, кажется, заправка была левее. На месте «шоколадника» — трехэтажный дом. Балконы тоже в зелени. К полигонам ведет шоссе. А новый мост через ручей? Никакой паводок его не снесет…

От всего этого на душе и радостно и немного грустно: пришел к старому товарищу, а вместо него встречает тебя красивый, но совсем другой человек.

В уютном доме для приезжающих женщина средних лет застелила ему постель. Ей очень хотелось заговорить с новым человеком.

— Вы в командировку?

— Нет, просто так…

— А я подумала, что к Симонову.

— Он разве здесь?

— Да. Только из отпуска вернулся. К нему ужасно много народу приезжает. И с приисков, и журналисты. Как присвоили ему звание Героя Социалистического Труда, так у нас чуть не вдвое постояльцев прибавилось. У нас на прииске так все за него рады. Человек-то какой! Я у них дома часто бываю. Дочка моя учится с их мальчиком. Тоже Роман. Ромашкой все его зовут. Четырнадцать ему исполнилось в марте. Отличник. Красивый, в мать. Любовь Ивановна души не чает в нем.

— Так, так… — Артемьев подошел к окну и замолчал. Дежурная постояла, постояла и вышла.

Роман Симонов — Герой Социалистического Труда? Ну, конечно! Так все и должно быть.

Николай вспомнил и три ордена Славы, и бульдозер, словно танк, упрямо карабкающийся по скользкому откосу, и бешеную воду Отчаянного, и схватку за Любу…

Да, повезло Роман Романовичу. Люба с ним. На всю жизнь. А он-то, Николка, тогда на что-то надеялся…

Как много теперь женщин на «Отчаянном»! Идут и идут по улицам. Нарядные, в босоножках, совсем как горожанки! И красивых много… Но только Люба в штапеле, в сапогах красивее была…

…Они вышли из дома с балконами. Вышли втроем. Лисий Нос здорово постарел. А она ничуть! Все та же Любушка идет, плавно, чуть отставив круглый локоток. И те же косы короной. Улыбается… А этот, третий, уже ростом вровень с ней. Тоненький, как тополек над ручьем. Кудрявый. На подбородке ямка. Сын Любы и Романа. Мальчик что-то говорит матери, и она, запрокинув голову, хохочет.

Николай поспешно свернул. Нет, им незачем встречаться, ворошить прошлое…

Он ушел далеко за поселок. Похрустывал последний ледок на гальке. В одном месте темнело на отмели мазутное пятно. Видно, кто-то совсем недавно заправлял здесь бульдозер.

Солнце припекало все жарче. Николай Артемьевич поднялся с отмели в заросли стланика, пошел меж колючих кустов. А рядом струился ключик — узкий и светлый, как крыло стрекозы. Какая в нем сила? Он и щепки не унесет. Но если поднимется ветер, пойдет дождь в горах — разольется ключ, понесет бревна, своротит валуны, вырвет с корнем высокие лиственницы. Вот такой он — Отчаянный. Он не изменил себе.

Вряд ли Федя Донцов был силен в медицине. На краткосрочных курсах в прифронтовом городке, где из санитаров готовили фельдшеров, времени для изучения теории отводилось немного.