Виктория Гольдовская - Три колымских рассказа

Из женщин Артемьев уже повидал всех: громкоголосую и важную Валентину — жену начальника участка, разбитную смазливую Клавочку-продавщицу, строгую врачиху Зарему Алиевну, сухопарую инженершу-начальницу буровзрывных работ Князеву, хитроватую Дуську Ковальчук, которая втихую варит бражку, болтливую и вредную Ирину с коммутатора. Еще две женщины жили за сопкой, на разведке, и в поселок не приходили.

Но ни одна из них не стоила и Любушкиного мизинца!

Как-то забрел он к Пинчуку поздно вечером, отработав дневную смену. Издали заметил, что у старика дымокур от комаров разложен, и принес гнилушек.

— Спать неохота. Брожу вот…

— Мне тоже — хоть глаз выколи. Лекпом говорит: возрастное. И у тебя, видать, возрастное. Давай-ка мы посидим у костра, побалакаем. А может, на охоту пойдем?

— Плохой из меня охотник! Жалко мне…

— Зверье-то? Кто бы стал спорить! Конечно, жалко. Но ведь это — смотря кого промышлять. Вот, помню, на Хандыге косолапый…

И пошли бесконечные рассказы. Волк, росомаха, соболь… Каждая охота заканчивались удачей, каждый рассказ — заверенном, что так-де и было, вот те крест!

Издали доносились фырканье и храп лошадей, и дядя Ефим переключился на свою вторую излюбленную тему:

— Слышь, похрустывают… Люблю! Другие вот в тайге за золотом все ходят. А я сразу душой прикипелся вот к ней, к лошадке. Считай, полжизни возле нее провел. Кто спорит, механизация — это хорошо. Им, машинам, спасибочки. А только ни лешака б грузовики не прошли, если б коняшка наперед тропку не проторил. Им в тайге досталось! Олешка, конечно, тоже много потрудился. Но олень, я тебе скажу, дикое создание. Помощник, но не друг. А лохматый якутский конь — этот понятливый! Взять хоть нашего Абрикоса. Через любое болото сам дорогу найдет и тебя выведет.

Однако, ты, парень, что? Совсем спать не думаешь? По технике безопасности, машинист высыпаться обязан. Ну, бывай до другого раза… По ночам сюда лучше не ходи. От греха подальше…

Был разгар промывочного сезона. Поселок жил горняцкими заботами. Не все ладилось на «Отчаянном». Золото, как говорят, «не отмывалось», то есть не было в песках того содержания, которое предсказали геологи. На промывочных приборах прогоняли грунта чуть не вдвое больше положенного, но отчитываться надо было не объемами, а металлом, а вот металл-то не шел. Все с тревогой следили за сводкой. К концу дня каждый в поселке знал, как обстоят дела. И не в процентах каких-нибудь знали, а все до точности — в килограммах и в граммах. Когда плановик наносил мелом на огромный щит у конторы линию выполнения, отставшую от линии, означавшей задание, люди мрачнели.

В эти дни все больше и больше жителей поселка в свободное время шли кто на старые, поросшие кипреем отвалы, кто на тайные, им одним известные места. Уходили со скребком, с лотком — нехитрым старательским долбленым корытцем. Мыли чертежники из маркшейдерского, пекари, сторожа со складов. Даже двенадцатилетний сын Дуськи Ковальчук, той, что варила бражку, все каникулы провел в тайге с лотошниками. Здесь тоже секретов не было. Знали, кто, когда и сколько сдал песку. А уж если кому-нибудь посчастливилось подобрать самородок — весь поселок к вечеру знал, где найден, сколько потянул, какой формы, чего стоит…

Экскаваторщики в свободные часы тоже лотошничали, но часов этих выпадало немного. У них ко всем бедам добавлялась своя забота: та, о которой говорил Артемьев Лавлинскому. Стояла их машина у разреза, где воды было больше, чем земли.

«Кисель хлебаем», — плакались экскаваторщики при каждой встрече со своими «соперниками» по соревнованию. И все же в бригаде дела шли не так уж плохо, особенно в смене Артемьева. Он хоть и говорил всем, что вот-де он еще неопытный, прямо с курсов, но машинистом был неплохим. Окончив в войну ремесленное училище, он до курсов уже поработал на стройках, на экскаваторах разных марок. Дело свое знал и задания выполнял на совесть.

«Его машина, как часы», — восторгались ребята. И на то, что в свободное время ходит он не с лотком по отвалам, а зачастил к старому Пинчуку, смотрели сквозь пальцы — дело молодое! — и только добродушно подсмеивались.

Солнце коснулось краем красноватой горы. От болот потянуло сыростью. Ефим Трофимович только что возвратился из тайги. На нем были болотные сапоги, такие огромные, что казалось — в каждый из них он может забраться весь. Николай ждал его возвращения, кипятил чайник. Старик обрадовался молодому своему дружку и сразу выложил все новости:

— Начальник снабжения загнал Абрикоса на Кильчик сено возить. А ты знаешь, какая там трясина? Пришлось коняшку взять вот так на себя и вытаскивать. Мы с ним на пару вывезли все сено. А тут еще месяц кончается! Надо сенокосчикам наряды закрыть. Ты мне подсоби малость. В печенках у меня сидит ихняя бухгалтерия. Мое дело медведей бить, а не с нарядами чикаться, сам понимаешь!

Николай, разбираясь в бумажках, нет-нет да и поглядывал в сторону базы. Оттуда доносились взрывы смеха.

— Вечерошник раздает. Чисто женотдельское собрание. Все бабы поселковые здесь, — добродушно проворчал Пинчук.

Донесся хрипловатый самоуверенный голос Валентины:

— Что вспоминать про тридцатые годы? И сейчас то же самое у нас на Колыме бывает. Женщина всегда женщина! Вот я ездила в Магадан недавно. И влюбился в меня один… Что придумал: стал за мной по всему городу гоняться на машине…

— На легковой? — мечтательно спросила Ирина.

— Нет! Грузовик. Оказался он снабженцем. Приехал в город за дефицитами. Подарки пытался делать. И вот… представляете? Я к портнихе — он у крыльца. Я к подруге — он под окнами. Выйду — отворит дверку: «Садитесь, пожалуйста, я вас подвезу». И глаз с меня не спускает… Я напугалась, звоню мужу, чтоб приехал за мной…

— Я что-то разговора вашего не слышала… — вырвалось у Ирины.

— Не слышала? Странно? Все знают, что ты подслушиваешь, когда дежуришь на коммутаторе. Но как же ты этого могла не услышать?

Всем стало неловко.

— А что вы себе сшили в Магадане? — переменила тему сама же Ирина.

— Панбархатное платье. Сейчас без него нельзя. Это самое модное. Крепдешин еще пестрый в моде.

— А платье какого цвета? — не унималась Ирина.

— Перванш. Это мой любимый. А вот Любе я бы рекомендовала «кардинал». Это так гармонирует с ее волосами спелой ржи.

— Что это такое — «кардинал»? — спросила Любушка.

Здесь Николай увидел, как Валентина, переложив из одной руки в другую папиросу, дотронулась пальцем до какого-то цветка.

— Вот, приложи-ка к волосам!

— Да, идет, очень. А чем ты, Люба, волосы моешь? Почему они так блестят? — не без зависти сказала Ирина.

— Ничем.

— И ромашкой не полощешь? Так я тебе и поверила! Я вот здешней ромашки целый мешок набрала. Только ничего не получается.