Василий Андреев - Арина

— Пивка хочешь?..

— А ты что, угостить меня собираешься?.. — С настороженностью и надеждой тот посмотрел на него.

— Это от тебя зависит… — ухмыльнулся слегка Костричкин. — Помоги в одном деле… так с радостью угощу.

Выходило, счастье на скорую выпивку было еще не близко, и повеселевший поначалу кудлатый разом сник и уже, видимо, просто ради любопытства, от нечего делать спросил вяло и безразлично:

— Какое же… дело?..

Костричкин принялся горячо объяснять, что дело-то выеденного яйца не стоит, но ему будет одна сплошная выгода. Всего в нескольких шагах от пивной находится парикмахерская, куда и надо пойти кудлатому, бесплатно там побриться, постричься да еще получить за это на пиво. Ну, а заодно выразить недовольство работой мастера, написать что-нибудь плохое в книгу жалоб, поскольку с той девушкой, к которой он сядет, нет никакого сладу, постоянно грубит она, пререкается…

— Я смотрю, довела она тебя почище жены, — посочувствовал ему кудлатый.

— Ты прав, такая стерва оказалась, что сил моих нету, — подтвердил Костричкин. — Представляешь, я ей слово, а она мне — два, я говорю белое, а она толкует — нет, черное… — Тут Костричкин понизил голос до шепота, сказал как бы доверительно: — И что еще… с иностранцами путается. Понимаешь?.. Да, да, к концу смены часто машины не наши подъезжают и оттуда вылезают черные. А кто такие, сказать точно никак не могу, вроде не негры и не арабы, а только вижу, все черные, черные…

— Хороша, значит, штучка! — покачал головой кудлатый. — Она шибко красивая, что ли?..

— Врать не стану, на лицо девка смазливая. Оттого и липнут к ней эти черномазые, как мухи к сладкому… Ну если б к одной любви все сводилось, тогда бог с ней, какое мое собачье дело… А я чего боюсь, может, передает что им?..

— Шпионит, думаешь?.. — кудлатый вытаращил испитые глаза.

— А кто ее знает, всякое может быть, — развел руками Костричкин. — У них, этих империалистов, всегда одно на уме, как бы строй наш замарать, к старому нас повернуть. Вот я и боюсь, начнут потом меня таскать, мол, где ты был, горе-руководитель, за чем смотрел…

Кудлатый поскреб крючковатым пальцем небритую щеку, задумался, видно, все-таки подкупало его неожиданно подвернувшееся выгодное дело: бесплатно его побреют да еще за это и на выпивку дадут. Но была тут и загвоздка большая — как скоро получит он на пиво? Ведь пока эта девица его омолодит, пока он чего-то напишет там в книгу жалоб… И кудлатый, глядя на тупоносые добротные туфли Костричкина, сказал неопределенно:

— Может, я и соглашусь, но ты поставь мне сперва две кружки пива… это самое… для храбрости.

— У-у, нет уж, нет, тогда она тебя, пьяного, и брить ни за что не станет. В нетрезвом виде у нас запрещается всякое там бритье, стрижка. А она принципиальная, тут же тебя из кресла высадит… Ты уж потерпи немного, за двадцать минут не помрешь. Можешь не стричься, побрейся только, чтоб побыстрее все вышло. В таком случае и на пиво у тебя больше останется.

— А сколько ты даешь? — спросил наконец кудлатый.

— Да я тебя не обижу, — заверил Костричкин. — Три целковых, надеюсь, хватит на все?.. Деньги пусть не ахти какие, но зато сами в руки идут, прямо с неба падают, только подставляй ладони…

Кудлатому, надо полагать, и во сне не снилась такая удача, что было заметно по его мутно-серым глазам, в которых вдруг проклюнулись веселые огоньки, однако он не спешил соглашаться. Достав из брюк истертую до дыр пачку «Беломора», он вынул оттуда дышавшую на ладан папиросу, прикурил и тогда лишь ответил:

— Ты не жмись ради такого дела… Вот накинь еще рублишко, тогда я готов и помочь…

В любом другом случае Костричкин не набавил бы и копейки, так как в последнее время у него туго было с карманными деньгами, точнее сказать, они совсем перестали у него водиться: всю зарплату забирала жена, а иных финансовых притоков он на новом месте еще как следует не нащупал. Ведь та подмена одеколона, на которую он склонил Глеба Романовича, пока давала слишком мало. А втянуть в это дело еще кого-либо из мастеров он опасался: если уж на Зое Шурыгиной обжегся, то что можно было ждать от других. Правда, еще наловчился он брать у мастеров взаймы (у кого десятку, а у кого и побольше) и делать вид, будто забывал потом о долгах, но сам же и сознавал, что источник этот слишком скуден. Пусть кредиторы пока помалкивали, не требовали с него долгов, не то стеснялись спросить, не то считали, заведующий попал в денежный цейтнот, но все равно и на сей ниве особо не разгуляешься, ведь не тысяча человек у него в подчинении, ему и так уже приходилось у некоторых брать по второму разу. И все-таки он не стал сейчас торговаться, боялся упустить кудлатого, а потому махнул рукой, согласился:

— Ладно, где наше не тонуло…

По дороге к парикмахерской он дал кудлатому деньги, объяснил, на какое кресло ему надо садиться, посоветовал, как вести себя с мастером, и еще попросил делать вид, будто они друг друга не знают.

— А что в книге-то… намарать?.. — неожиданно остановился кудлатый.

— Ну, напиши… плохо обслужила… Бритва тупая… и за нос пальцами хватала, когда усы брила…

Кудлатый вдруг хихикнул:

— Так, может, приятно будет… когда такая краля за нос подержит…

Костричкин не принял шутки и велел ему поторапливаться, а сам, как условились, приотстал. Кудлатый, воровато озираясь, зашагал быстрее и скоро вошел в парикмахерскую, а Костричкин подумал, с деньгами тот может свободно улизнуть в пивную, и повертелся еще у входа. Лишь когда увидел через окно, что он сел в кресло к Воронцовой, направился к себе в кабинет, а проходя по залу, чуть скосил глаза на кудлатого, который скучал с салфеткой на груди, и понял, тот будет только бриться.

Катю не удивила замызганность клиента: может, человек со смены возвращался, может, работает и вот выкроил между делами полчаса, прибежал побриться. Она, как всегда, вежливо спросила, что он желает, и дала знать тете Поле, чтобы та принесла ей прибор. Потом старательно намылила лицо клиента, стала сбривать проглядывавшую сквозь ноздристую пену рыжую щетину и заметила, что он почему-то морщит губы, часто сглатывает слюну. Катя обеспокоилась, подумала, может, притупилась бритва, и тут же поправила ее на ремне, но клиент все равно продолжал морщить губы и глотать слюну. Катя тогда решила, что он, наверное, нездоров или из-за чего-то нервничает, и с еще большей осторожностью водила бритвой по его впалым щекам.

— Вас освежить? — спросила Катя, когда закончила его брить.

— Нет, нет, не надо… — вроде бы с испугом проговорил кудлатый и тотчас вскочил с кресла, скорее метнулся к кассе, заплатил за бритье и сразу ушел.

Костричкин, ничего не подозревая, сидел в своем кабинете, развалившись в кресле, и заранее представлял, как испугается сейчас Катя Воронцова, какой покорной она сразу станет. Ему уже слышался стук в дверь кабинета, не прежний ее уверенно-независимый стук, а этакий робко-виноватый, и он даже явственно видел побледневшую в волнении Катю, которая переступила порог, боязливо шагнула к столу и убитым голосом говорит, что клиент зачем-то требует книгу жалоб. А он, не поднимая глаз от стола, заваленного разными накладными и квитанциями, нарочно долго молчит, дымит черной резной трубкой, делая вид, будто чем-то озабочен, но в душе у него радость разливается звоном колокольчиков, он доволен, что она, растерянная и жалкая, стоит перед ним и не знает еще, как все обернется.