Николай Чергинец - Служба - дни и ночи (сборник)

— Сто сорок — сто пятьдесят рублей.

— Какая пенсия у вашей мамы?

— Шестьдесят шесть.

— Сколько человек в вашей семье?

— Двое: я и мама.

— Хватало вам на двоих двухсот рублей?

— Вполне.

— Так, может, вы поясните, что заставило вас пойти на преступление?

Стельмах, опустив голову, глухо произнес:

— Я и сам думал над этим, но ответа пока не нашел.

— Ну что же, давайте вместе подумаем. При каких обстоятельствах вы познакомились с Мельниковым?

— Он предложил мне замочить получку, я согласился, и мы пошли в ресторан.

— А кто платил в ресторане?

— Он. Я хотел, но Казимир не разрешил.

— Просил он вас о каком-нибудь, пусть незначительном, одолжении?

У Стельмаха как-то неожиданно вырвалось:

— Да, просил, чтобы я ему несколько десятков аксов принес. — И он тут же густо покраснел. Сам того не ожидая, начал говорить правду. А следователь, словно не замечая его замешательства, как бы советуясь со Стельмахом, продолжал беседу:

— Ну и вы, чувствуя себя перед ним должником за угощение, конечно же, принесли эти аксы?

— Да.

— А он отблагодарил вас за это?

«Откуда он это знает? — мелькнула у Стельмаха мысль. — Может, Казимир рассказал?» И он ответил утвердительно, рассказав при этом и как Казимир поставил за эту услугу бутылку, и как он незаметно оказался втянутым в преступление. Но потом неожиданно замолчал, терзая себя сомнениями — говорить или не говорить дальше.

А следователь продолжал:

— Значит, теперь уже мы с вами можем сделать вывод, что вы, в силу своей бесхарактерности, оказались под пятой мошенника. Мы подошли к главному. Ваша вина доказана как самим фактом задержания вас с похищенным, так и результатом обыска в вашей квартире. Взгляните сюда, и Зеленяев, подойдя к углу кабинета, откинул темно-зеленую накидку. Стельмах увидел все, что он так тщательно прятал дома. Глядя на все это, он опять вспомнил свою мать: «Как она, бедная, перенесла этот обыск?»

Зеленяев продолжал:

— Не стану от вас утаивать, мы не хотим, чтобы вы, уже раз оступившись в жизни, продолжали и дальше губить себя. Конечно, для нас важны ваши правдивые показания, но они нужны и для вас самого. Только переборов страх и ложное чувство товарищества, вы сможете найти в себе силы встать на правильный путь. Мы понимаем, что вас угнетает мысль, как отнесется к вашим правдивым показаниям Мельников. И мне бы хотелось, чтобы вы сами поняли, как он относится к вам. Ведь он использовал вашу неопытность и мягкость вашего характера для того, чтобы втянуть вас в преступную деятельность? Использовал. Не попадись вы ему на глаза, жили бы спокойно. И вот вы теперь думаете, как будете выглядеть в глазах того, кто толкнул вас в грязь! Подумайте над этим, Стельмах. Только хорошенько подумайте, критически отнеситесь к своему поведению. И я уверен, что вы найдете правильный выход. — Зеленяев замолчал, взял ручку и стал что-то писать. Прошла минута, вторая. В кабинете было тихо.

Стельмах думал: «Что делать? Послушаешь следователя, как будто он прав, вспомнишь Мельникова, Данилина и других — их жалко. Как быть?..»

Зеленяев закончил писать и, положив исписанный лист бумаги в ящик, спросил:

— Ну что, Михаил, начнем? — Он положил палец на кнопку магнитофона и выжидающе посмотрел на Стельмаха.

Тот глянул прямо в спокойные голубые глаза Зеленяева и решился.

— Да, начнем. — Опустив голову, добавил: — Вы правы, я должен сказать правду ради своей совести... и ради матери.

Зеленяев включил магнитофон.

Прошло несколько минут после того, как Стельмах подписал свои показания в протоколе допроса и вышел в сопровождении конвоя, а Зеленяев и Ляхов все еще сидели молча в кабинете. Каждый думал о своем. Первым заговорил Ляхов:

— Да, если верить Стельмаху, то он действительно мелкая сошка по сравнению с Мельниковым и его друзьями.

Зеленяев согласился кивком головы.

— Итак, что мы имеем? — сказал он — Во-первых, количество известных нам участников группы сразу возросло до шести...

Он начал писать, вслух называя преступников: Мельников, Стельмах, Данилин, Белявский, Гринкевич, Лепетюхин. Помолчал, а затем ниже написал города: Харьков, Донецк, Ростов, Чернигов, Бобруйск, Рига, Барановичи.

— Да, нити тянутся в разные концы, — задумчиво проговорил Ляхов. — За какую тянуть в первую очередь?

— Но не забудь, что нам еще нужно установить этого «старика», о котором сообщил Стельмах.

«Старик» действительно вызывал интерес. Он проживал где-то на юге или на Урале. Неожиданно появлялся в Минске, скупая большими партиями детали к часам, и также внезапно исчезал. Как заявил Стельмах, никто и никогда не знал, когда приедет «старик», откуда он, как его фамилия, где он останавливается. О «старике» было известно немногое: замкнутый, неразговорчивый. Вот, кажется, и все. О цене почти никогда не спорил, покупал детали оптом. И после сделки тут же исчезал в неизвестном направлении. Правда, к нему уже потянулась ниточка, и если умело идти за ней, то можно к «старику» подступиться и на божий свет вывести. Стельмах, например, вспомнил, что в декабре прошлого года «старик», находясь в Минске, проживал в какой-то гостинице. Рассчитываясь со Стельмахом, с деньгами вытащил гостиничную квитанцию. К сожалению, Стельмах не увидел, в какой гостинице она была выписана. Но это уже кое-что...

— Ну что, начнем? — спросил Ляхов.

И они сели за составление плана мероприятий по столь необычному делу.

Ляхов выглядел моложе своих лет. Среднего роста, подвижный, почти всегда улыбающийся и никогда не унывающий, Николай любил шутки. Однажды он вместе с товарищами по работе был приглашен на день рождения к сослуживцу. Случилось так, что это было первого апреля. Когда гости в назначенное время стали приходить к имениннику, то, на удивление ему, вместе с подарками протягивали огромные эмалированные тазы и кастрюли. Долго не мог понять именинник, почему каждый гость принес кастрюлю или таз. А когда разобрались, хохот разразился неимоверный. Оказывается, Ляхов утром первого апреля обзвонил гостей и передал им «просьбу» именинника принести таз или кастрюлю.

Но шутить можно было изредка. Время в основном уходило на работу и учебу. Закончил Николай заочно институт народного хозяйства.

Николай любил свою работу за ее романтичность, за сложность, за то, что в ней нет шаблонности. Каждое дело имело свою специфику, каждый преступник — свой «почерк». К нему требовался особый подход. А чтобы выйти победителем из схватки, нужны были знания и знания. Он прекрасно это понимал.

Зеленяев, рано поседевший, средних лет, всегда спокоен и рассудителен. Его голубые глаза очень внимательно вглядывались из-под густых бровей в лицо собеседника. Так же, как и Ляхов, он был среднего роста, коренаст. В коллективе любили его за рассудительность и прямоту. На партийных собраниях выступал с дельными замечаниями в адрес любого работника. Несмотря на свой солидный возраст, он по-юношески загорался, когда предстояло интересное дело.