Геннадий Николаев - Заброшенный полигон

— Чего вы хотите? — запальчивым тенорком выкрикнул Мищерин.— Идею давайте, ну!

— А идея проста...— Николай придвинулся еще ближе, и Мищерин опасливо отодвинулся вместе со стулом.— Защищать не кандидатскую, а докторскую! Сразу! А? Идея?

— М-м-м...— промычал Мищерин и гнусаво выговорил: — Докторскую, хм, ишь чего захотел... Докторскую...

— А что? Не имею права? Или «самовар» не тянет? Ваша же идея не тянет?!

Мищерин снял очки, протер их полой рубашки (он был в легкой полосатой

рубашке с короткими рукавами), нацепил их и живо, очень внимательно уста­вился на Николая.

— Что? — удивился Николай.— Что скажете?

Мищерин уронил голову набок, увел глаза в потолок, мыкнул что-то нечлено­раздельное. Николай ждал, затаив дыхание. Глаза его не мигая следили за малейшим движением лица Мищерина. Это был миг особой важности. У Николая даже закружилась голова, будто балансировал на тонком канатике над про­пастью.

— Не знаю, не знаю,— проворчал Мищерин, увиливая глазами.— Это, дорогой мой, не в моей компетенции.

— Знаю, не в вашей, но поговорить вы смогли бы... — утвердительно сказал Николай, переводя дух. Самое страшное позади, категорического «нет» не про­звучало, и то хорошо.

— С кем поговорить? — сморщился Мищерин.

— С академиком.

— О-о,— протянул Мищерин, закатывая глаза,— это — нет. Увольте! На это я не ходок. Да и Вениамин Яковлевич, насколько я его знаю, не одобрит. Это, знаете ли, ЧП. Это — через Москву! Тут психологии больше, чем науки.

— Но лично вы как считаете?

— Я? Лично? — Мищерин помотал головой.— Лично я считаю неудобным заниматься этим вопросом — для себя неудобно. Потому что это, знаете ли, большая претензия. Я — доктор, провожу своего аспиранта сразу на докторскую. Очень большая претензия. Нет, на это я не пойду.

— Но почему претензия? — не унимался Николай.— Помните, как сказал Вениамин Яковлевич? Если аспирант, лучше всех понимающий значение своей темы, не может убедить других... Лучше всех понимающий!

— Не уверен, что Вениамин Яковлевич имел в виду то же самое, что имеете сейчас вы.

— То же самое!

— Не уверен.

— А я уверен!

— Ну, если вы так уверены, обратитесь непосредственно к Вениамину Яковлевичу.

— Вы думаете, можно?

— Коля, не морочьте голову,— не выдержал Мищерин.— Я этим вопросом заниматься не буду. Все, до свидания! Мне некогда. Видите, я работаю!

— А кто, как вы думаете, мог бы подсказать ему?

— Кто? Не знаю. Думаю, никто.

— А я знаю — кто.

— Кто?

— Не скажу.— Николай засмеялся и, сунув руки в карманы, гоголем прошелся по кабинету.— Между прочим, вам тоже не безразлично, на каком уровне пройдет ваш аспирант. Верно? Если диссертацию признают докторской, значит, и ваш уровень соответственно подпрыгнет. Так?

— Конечно,— помедлив, согласился Мищерин.— Но, повторяю...

Николай перебил его:

— Все, все, Виктор Евгеньевич, я понял, вам неудобно, вы будете в стороне. Все будет о’кей! До свидания!

3

В первом часу Николай затормозил у подъезда своего дома. На лавочке уже сидели, ожидая его, Аня и Димка. Аня напаковала большую корзину, сумку и чемодан — продукты, игрушки, книги, теплые вещи на случай похолоданий. У Димки начинался дачный сезон, каждое лето проводил у прабабки и прадеда. Сначала с ним возилась Аня, потом, когда у Ани кончался отпуск, подключались бабка и дед, и так уж повелось с молчаливого согласия всех, что старики, то есть дедуля и Калерия Ильинична, при общих продуктах на общей кухне питались отдельно от молодых,— у дедули был строгий режим, нарушать который он не собирался ни при каких обстоятельствах, а Калерия Ильинична считала, что на одного ребенка и без нее достаточно нянек.

Дача была большая, места хватало всем, правда, дедуля недолюбливал сына и невестку, но на отношениях это никак не сказывалось, все были заботливы, внимательны друг к другу, интеллигентны.

Дорога обычно занимала час двадцать, нынче Николай домчался за час. Аня то и дело ахала, просила не гнать так отчаянно, но скорость шестьдесят Николаю казалась черепашьей, и он, где можно и где нельзя, держал под восемьдесят. Димка, сидевший у Ани на руках, восторженно повизгивал, когда удавалось обогнать впереди идущую машину,— Николай довольно улыбался: сегодня сын был явно в него.

Дедуля возился в саду возле беседки, плел какую-то замысловатую конструк­цию из проволок, шариков, нитей. Николай пронес вещи на первый этаж, в ком­нату, предназначенную для Ани и Димки. Дедуля его не заметил. Николай поцеловал Калерию Ильиничну в пахнущую кремом щеку и вышел в сад. Аня прокричала что-то вслед, наверняка какое-нибудь очередное ценное указание, как следует вести себя с дедулей. Димка обнаружил развалившегося в тенечке под кустом смородины любимого дедулиного кота Антика и ринулся к нему. Вальяжный и своевольный Антик, видно, из великодушия и лени, дался для пер­вого раза Димке в руки, и мальчонка, сопя от счастья, понес кота, держа за передние лапы, в дом.

Дедуля мастерил Нечто. От столбика беседки к пяти ближайшим березам тянулись бечевки — в несколько ярусов, от самой земли до крыши беседки. На каждой бечевке было нанизано до двух десятков шариков пинг-понга, без всякого порядка, небрежно, как бы вразброс. Шарики соединялись между собой тонкими нитями — каждый с каждым, и это создавало впечатление невообразимой пута­ницы нитей и шариков в пространстве между березами и беседкой. Дедуля возился в самой гуще, как ногастый и рукастый паук. Орудовал он большой иглой с длинной ниткой, прокалывал шарик, тянул нитку к другому, прокалывал его, потом — к третьему, четвертому и так — от шарика к шарику, от яруса к ярусу. Игрушка получалась занятная: связанные между собой шарики упруго плясали, как на резинках, паутина была не плоская, не симметричная, а объ­емная, не поймешь какая. Дедуля хищно высматривал в ней незаполненные связи и азартно кидался с иглой и ниткой. От усердия он сопел и, точь-в-точь как Димка, теребил нос большим пальцем. (Вот откуда это у Димки! А вредная Анька борется, как она считает, с дурными манерами сына, идущими от де­ревни.)

— Дми-трий Ни-ки-фо-ро-вич! — громко произнес Николай.

Дедуля отрешенно посмотрел сквозь переплетение нитей, кивнул как чужо­му, но тотчас узнал и, улыбаясь белыми зубами, решительно вылез из паутины — конструкция завибрировала, шарики запрыгали. Хаотические эти движения вдруг сильно заинтересовали дедулю: он замер с открытым ртом, ястребиным взглядом высматривая что-то в глубине паутины, потом принялся осторожно подергивать то одну бечевку, то другую, при этом приседал, вытягивал шею, стараясь разглядеть, что творится в гуще нитей. Николай любовно наблюдал за ним, не совсем улавливая, что за игрушку придумал на этот раз хитроумный старик. Наигравшись вволю, дедуля наконец оставил паутину в покое, отошел чуть в сторону, поманил за собой Николая.