Матильда Юфит - Осенним днем в парке

— А ты что, разве ты из Средней Азии?

— Ну да…

— Вот не подумал бы. Из Средней Азии, а блондин…

Мать давно схоронили, торопиться ехать не было смысла, да и нельзя было прекращать работу — очень уж подпирали сроки. Он работал, как все, старался никому не навязывать свое горе, даже как будто стеснялся своего отчаяния. Все-таки уже немолодой, мужик, не мальчик.

Геодезистки и лаборантки сочувственно советовали:

— Поплачьте, Юра, вам будет легче. Вот выпейте валерьянки…

Он пил валерьянку. Он плакал. Выходил один в степь и плакал.

Все дети во дворе были до черноты смуглые, с блестящими глазами, с темными волосами, а Юрочка был светленький. И соседки очень любили его. Тискали, тормошили. Как-то спросили:

— И в кого ты, Юрочка, такой? Ни в мать, ни… Может, в отца…

Полина была хорошо настроена, шутливо подхватила:

— Нет, не в меня и не в отца. В проезжего молодца, что ли… Сама удивляюсь. Я шатенка, и Коля был шатен…

Соседки очень смеялись. И Юрочка веселился. И когда они теперь нарочно спрашивали: «Юрочка, так в кого же ты?» — он охотно кричал: «В проезжего молодца!» И заливался смехом.

Мать в конце концов рассердилась. Ей все-таки досаждали эти колкие намеки, настырные расспросы соседок. И упрекнула мальчика:

— Ты меня компрометируешь…

— Чего? — затруднился Юрочка.

— Ах, вырастешь — узнаешь…

Юра долго еще играл в проезжего молодца. Выламывал длинный прут или палку, воображал, что садится на коня, и скакал по полям, по горам, по дремучим лесам, которых никогда не видел. Но мать говорила:

— Поедешь в гости к папиной родне, — ух, там и леса…

— А когда?

— Как когда? Когда позовут…

И она начинала сердито греметь посудой.

Юрина мама никогда не сидела просто так, отдыхая. Под вечер, когда спадала жара, все женщины в тапочках на босу ногу, в сарафанах, а узбечки в ярких, блестящих, длинных, почти до земли, платьях собирались на улице. Мимо дома протекал арык, полный небыстрой, мутной воды, а все-таки от него веяло прохладой. Но Полина сюда выходила редко. Как возвращалась с фабрики, с работы, так сразу бралась за домашние дела — то стирает, то варит что-то во дворе на мангале. А то возьмет карточки и убежит отовариваться, наказав сыну:

— Ты, Юрочка, играй тут, где тети. С мальчишками не убегай, ладно? Пойду, может, на какой талон чего и соображу…

Юрочка был у матери единственным другом, главным собеседником. Она ему все рассказывала: и какая плохая пряжа идет у них сейчас в ткацкой, и какой вредный характер у мастера Зейкулова, и, наоборот, какой симпатичный и интеллигентный начальник смены Ирина Петровна.

— Она же видит, как я стараюсь, какое даю качество. Я так считаю, Юрочка, раз взялась, так надо делать хорошо, на «пять» с плюсом. Я и в школе училась на круглые «пять».

Иногда она подходила к облезлому зеркалу, выбирая среди тусклых пятен сверкающие островки, взглядывала на себя, поворачивала голову то вправо, то влево.

— Я еще ничего, верно, Юра? Да если бы я только глазом мигнула, так тот же Зейкулов… Но я не хочу. У меня сын. Ребенок. А они, — она кивала на окно во двор, где на корточках сидели возле мангалов женщины, — они хотят влезть мне в душу. Я не желаю. Может, у меня на сердце рана, но ведь не показывать же, у меня есть чувство собственного достоинства. Но ты, Юрочка, не чуждайся людей. Люди, коллектив — это все. Понял?

Юра кивал.

— Ты во всем дворе самая красивая. Это дядя Юсуф говорит. Он мне дал конфету и сказал: «Твоя мама якши…» Он мне еще принесет…

— Ты, Юрочка, не бери. Скажи: «Спасибо, у нас у самих есть…»

— А где?

— Что где?

— Конфеты…

— За этот месяц мы уже выбрали, а в том месяце еще дадут. Или посылку вдруг пришлют…

— А кто пришлет? — простодушно интересовался Юра.

— Как кто? Папина родня. А если на улице будут интересоваться, так и ответишь: мол, папина родня прислала…

Однажды Юра спросил:

— А какая она, родня? Кто это — родня?

Мать растерялась:

— Ну, бабушка — это родня. Дедушка. Дядья там, тетки. Мало ли…

Но родня все не звала к себе в гости и не приезжала. И конфет Юре не присылала.

Когда мать уходила на работу, Юра оставался один. Играл во дворе, лепил из глины домики, окруженные дувалами, вокруг втыкал веточки — получался сад. Купался с ребятами в арыке, бегал к толстой Фатиме вместе с ее детьми есть лепешки. Она давала большим ребятам по целой, ему и младшей своей девчонке, плаксивой Алиме, по половинке.

— Белый ты мой, солнце ты мое, — говорила Фатима. И радовалась, когда Юра в порыве благодарности обнимал ее за шею, утыкался курносым носишком в мягкую, как из ваты, грудь. — Якши, якши малчик, добрый малчик…

А иногда мама долго не приходила с работы. Уже вечер падал на землю, темной становилась их комнатка в глинобитном доме, из всех углов выползала темнота, как выползает из конуры лохматая большая черная собака. Юре становилось страшно. Не хотелось больше бегать, но он не шел домой, все равно скакал и скакал на коне, держась поближе к тому месту, где сидели взрослые.

Иногда женщины спрашивали, заранее зная, как он ответит:

— Ты куда едешь, беленький?

— В гости.

— К кому же это?

Юра прекрасно видел, как Лиза, соседка, подмигивает другим женщинам, скучнел, но все же отвечал:

— К родне.

— К родне? А какая у тебя родня, Юрочка?

— Папина.

— А ты ее видел? — спрашивала неумолимая Лиза.

Врать Юра не умел.

— А письма тебе пишут? А посылки шлют? Очень скрытная женщина твоя мама, да другие не глупее ее.

Но тут не выдерживала Фатима:

— Зачем грязной ногой в душу лезешь? Зачем ребенка тревожишь?

Иногда и другие соседки начинали заступаться:

— И правда, Лиза, чего ты? Какое тебе дело?

— Мне? — Лиза хохотала, закинув назад голову на худой, жилистой шее и тряся звенящими длинными серьгами. — Разве я что плохое говорю? Я и сама люблю Полинку, только зачем же скрытничать? Я принципиально…

— Хорошенькое «принципиально», — вмешивалась немолодая уже Катерина Ивановна, сдававшая комнату Юрочке с мамой. — Что было, мы не знаем, а что есть, видим. Живет честно, ребенка содержит прямо-таки в стерильной чистоте. — Катерина Ивановна работала в госпитале и любила щегольнуть ученым словцом. — Нет, Лиза, ты неправа…

— Что ж он тогда не вернулся? Похоронки Полина не получала, пенсии не имеет, придумала какую-то родню…

— Мало ли что бывает, — говорила Катерина Ивановна. — Ведь вон когда война окончилась, а у нас в госпитале до сих пор раненые лежат. Один память потерял, другой не хочет изувеченный домой возвращаться. Мало ли… Нет, ты неправа, Лиза.

Лиза продолжала хохотать, кидалась целовать Юрочку, но ему неприятны были ее поцелуи. Как будто змейку брал в руки. Ребята как-то велели подержать, но она вырвалась, и ему дали за это сильного тумака. На тумак он не обиделся, а от воспоминания, как змейка скользнула из рук, долго вздрагивал. Он подвигался ближе к Фатиме.