Матильда Юфит - Осенним днем в парке

Люся привыкла гордиться Иваном Васильевичем. Она с важностью говорила: «Мой муж снова ушел в плавание. Я даже не подозревала, что на свете есть такие страны. Какой я была дурочкой, что в детстве не учила географию». За эти годы она привязалась к Ивану Васильевичу, привыкла к нему и чем дальше, тем больше мечтала играть в его интересной, как она считала, жизни существенную роль.

Все понемногу менялось.

Знакомые, приятельницы, родственники — все стали старше; кто умер, кто переехал в другой город, кто нянчит внуков, кто ушел в свои болезни. Меньше стало вечеринок, дней рождения, поездок на дачу, в гости, свиданий, приглашений в театр. У всех взрослые дети, уже они, дети, женились и разводились, бросали жен, рожали. Раньше в разговорах упоминались тещи и свекрови, теперь невестки, зятья, внуки. Ничего этого у Люси не было. Один только Иван Васильевич. Пока у него была жизнь, была и у нее. Как отлаженный свет. Люся с горечью отмечала про себя, что муж больше не тот блестящий капитан, уплывающий в неведомые страны, а молчаливый, замкнутый человек, запертый с ней в четырех стенах.

С утра Иван Васильевич уходил к морю, гулял. Он соглашался с японцами, что каждый день нужно делать десять тысяч шагов. Он делал свои шаги в любую погоду, возвращался и сидел дома. Мастерил что-нибудь. Приводил в порядок немногочисленные журналы, подклеивал страницы, выпрямлял загнувшиеся уголки. Складывал по порядку старые письма и пригласительные билеты. Делал полочки, крючки. Иногда он звал Люсю и, показывая пальцем на пылинку или на пятнышко, хмурил бровь.

— Что? — будто не понимала Люся.

Он молчал.

Люся, тоже молча, но внутренне клокоча от гнева, приносила тряпку, вытирала. Он действительно требовал от нее так много, как будто она была командой парохода, матросом. Он не терпел беспорядка, был пунктуален.

Люся все-таки не сдавалась. Старалась не унывать. Чистила на кухне картошку — пела. Натирала паркет — пела. Иногда, к случаю, вспоминала анекдот. Иван Васильевич не смеялся.

Однажды, когда он наконец-то понимающе улыбнулся, она бойко сказала:

— Ты как тот швед…

— Какой швед?

— Ему рассказывают сегодня, а смеяться он начинает завтра.

— Не понимает, что ли?

— Слава богу, дошло…

Иван Васильевич был недоволен:

— Как это дошло?

— С тобой даже пошутить нельзя.

— Нет, почему? Шути…

— А обижаешься на каждую шутку.

— Бывают уместные и неуместные шутки.

— Ну, хорошо, — Люся все-таки уступила, — может, я не так выразилась. Но мы, одесситы, веселые люди.

Однако сама она все реже бывала веселой. Задумывалась. А если начинала читать увлекательную книгу, то забывала обо всем на свете. Верунчик уже не раз укоряла Люсю, что та слишком чувствительная и не бережет свои нервы. Напрасно. Она по радио слышала, что нервные клетки не восстанавливаются. Так что она сама… Но Люся твердо ставила Веру на свое место:

— Не путай, умоляю тебя. Ты — это ты, а я — это я.

Как будто Вера не знала, кто есть кто. Она, одинокая грузная женщина на толстых ногах-подпорках, кассирша из овощного магазина, — и прекрасно одетая, красивая Люся, жена капитана.

— Я советую любя, берегу тебя…

— Жить без книг, без чтения? Зачем же тогда жить?

— Кто говорит — совсем без книг? Читай, но не переживай так…

Иван Васильевич тоже считал, что Люся слишком много читает. А однажды, проснувшись ночью и увидев, что Люся лежит с книгой, а глаза у нее красные от слез, даже всполошился:

— Ты заболела?

— Я здорова, — трагическим тоном ответила Люся.

Она отказалась измерить температуру, выпить воды. Просто рыдала, чем крайне удивила Ивана Васильевича.

— Я и не думал, что ты такая плакса…

— Да, да, я очень эмоциональная…

Люся сквозь рыдания говорила, что книга очень интересная, из жизни моря, очень романтично написанная; она умоляет мужа прочитать эту книгу, он получит особенное удовольствие.

Иван Васильевич охотно согласился.

И Люся размечталась: как будет хорошо, они будут брать книги в библиотеке и у соседей и вместе читать. Или будут покупать, как она купила этот толстый том. Торговали на улице, возле книжного магазина. Седой, плохо одетый старик продавец сказал ей, когда она остановилась у лотка:

— Даме с вашим вкусом этот роман должен понравиться.

— Откуда вы знаете, какой у меня вкус? — живо спросила Люся.

— Мадам, я давно живу на свете. И я не всегда торговал на улице.

Люся еще утром похвастала перед мужем, какой ей сделали комплимент. И кто? Старый человек! Но Иван Васильевич отнесся к этому равнодушно, только спросил, сколько с нее взяли за такой толстенный том.

— Не дороже денег, — беспечно ответила Люся.

Иван Васильевич читал не спеша, вдумчиво. Недели полторы читал. Люся просто истомилась от нетерпения. Сразу же спросила, как только он перевернул последнюю страницу:

— Ну как?

— Вранье.

Люся очень обиделась за автора, красивого молодого человека, о котором было сказано столько лестных слов в коротенькой аннотации, предпосланной книге.

— Почему же вранье? — спросила она, задетая, как будто ее обвинили во лжи.

Он опять ответил:

— Так не бывает.

Люсю как с крутой горы понесло. Упершись руками в бока, как торговка на рыбном привозе, она спросила с вызовом:

— Не бывает или не должно быть?

Иван Васильевич был даже несколько сбит с толку таким натиском:

— И то и другое…

И долго, изучающе разглядывал жену.

Увы, это было не первое Люсино начинание, потерпевшее неудачу. Она снова и снова с неуемной энергией, с которой действовала обычно, пыталась наладить их совместную жизнь, сделать ее более содержательной и интересной, что ли. Хотя не могла понять, нуждается ли Иван Васильевич в этих ее затеях. Не похоже было, чтобы он очень скучал или был чем-то недоволен.

Несколько раз она приглашала мужа в Приморский парк на эстрадное представление. Он не отказывался, но так серьезно, требовательно, пожалуй, даже тупо смотрел на сцену, что она терялась. Ей интересно, а ему неинтересно, ну как это может быть? Люся шептала мужу в самое ухо:

— Ну и дают… Это же цирк… умереть можно…

Муж не смеялся.

— Неужели тебе не смешно? — упавшим голосом спрашивала Люся.

— Смешно, но…

Как только утром приносили газеты, Люся тут же просматривала объявления и иногда обрадованно восклицала:

— О, этот фильм я когда-то видела — так ржала, стонала от смеха…

Иван Васильевич шел с Люсей в кино, но все равно не смеялся, удивляя и огорчая ее.

Одно время — потом она перестала это делать — Люся приглашала гостей, хотела ввести мужа в круг своих знакомых, тех, которые, по ее мнению, могли хоть как-то соответствовать по положению Ивану Васильевичу.