Матильда Юфит - Осенним днем в парке

— Хочешь посмотреть?

Он не столько хотел посмотреть фильм, сколько хотел знать, заметит ли Надя сходство между ним и героем. Его так и подмывало бросить небрежно: «Моя жена находит, что мы похожи». Но не говорил — пусть Надя сама заметит и скажет. А если не скажет, значит, это Анина фантазия.

Фильм взволновал его на этот раз особенно сильно: и гул войны, и падающие бомбы, корежащие и лес и землю, и операционная, и подвиги врачей и солдат. Картина как бы накладывалась на все то, что они с Надей вспоминали в эти дни, на то, что переживали вместе и никогда, никогда не забудут. Поначалу он еще замечал, что в картине правильно, а что не так, как было на самом деле, — ведь не было у них в войну таких наглаженных халатов, и вид — особенно у него — был более штатский, не щелкал он каблуками (Надя, по неопытности, щелкала!), да и вообще никто вокруг не соблюдал так тщательно субординацию, не до нее было. А потом, как всегда, увлекся и даже прослезился.

Надя сидела рядом с ним, и ему приятно было, что она сидит так близко, почти прижавшись к нему прохладным плечом. На ней было летнее платье без рукавов, и он все время чувствовал ее плечо…

Он нерешительно взял Надину руку в свою и не отпускал.

Взрослых в кино почти не было, сидели подростки, мальчишки, которые замирали, пока шли военные эпизоды, и свистели и кричали, когда герой целовался с героиней.

Зажегся свет, стали хлопать откидные сиденья, а Яковлев с Надей все еще сидели, держась за руки. Кто-то за их спиной тихонько свистнул, кто-то тихо сказал со смешком «жених и невеста», кто-то в их ряду переминался с ноги на ногу, желая пройти и не решаясь поторопить. А какая-то девчоночка в короткой юбке, с золотистой стриженой головкой громко сказала подружке: «Плачет, надо же… какой сентиментальный». А подруга ответила: «Ой, наш старик тоже такой. Как про войну, он плачет».

Яковлев опомнился. Засмеялся:

— Я тебя скомпрометировал, Надя, ты извини.

— У меня у самой глаза мокрые. Но знаешь, Леша, все-таки лучшая пора моей жизни была тогда…

— Ну что ты? Что ты такое говоришь…

— Нет, не что ты… — Надя настаивала. — Те годы были моим взлетом, выше этого я больше никогда не подымалась. И лучше, чем тогда, не была…

— Ты была такая прелестная, такой милый рыжик с зелеными глазами. Но, клянусь, ты и теперь еще очень и очень в форме. Ну, просто — привлекательная женщина, и только такой дурак, как Тихон…

— Да не в нем дело, не в Тихоне, — с досадой сказала Надя. — И не о внешности я говорю. Неужели ты не понимаешь? Тогда я будто быстро шла в гору, напрягала все усилия, а после просто брела и брела по гладкой дорожке…

Когда они вышли из кино, то оба удивились, что еще совсем светло. Никак не могли привыкнуть к белым ночам, придававшим особое очарование и своеобразие их поездке. Каждый вечер удивлялись заново и сейчас не хотели уходить от этого белесого загадочного света, медлили около кино. И когда подъехали к дому, где ночевали вчера и должны были в последний раз ночевать сегодня, то тоже не торопились, долго стояли у ворот.

— А все-таки надо выспаться перед дорогой, — вздохнул Яковлев. — Надо встать пораньше, приготовить машину…

— Да, праздник кончается, — печально отозвалась Надя. — А как было хорошо…

— В будущем году, — сказал Яковлев, — я обязательно повезу Аню в Крым, я обещал…

— Аню? А кто это — Аня? — невесело пошутила Надя.

— Может быть, спишемся, и ты с нами поедешь, — не очень твердо пригласил Яковлев.

— Нет, втроем так славно уже не будет…

— Мне нравится твоя откровенность…

Они въехали в ворота, во дворе почему-то стояла еще одна машина, красная. А двое молодых людей разбирали палатку. Им помогали девушки.

И хозяйка стояла тут же, давала советы, глазела, то громко хохотала, то конфузливо прикрывала рукой щербатый рот.

— А я ваши койки сдала, — пошутила она, увидев Яковлева и Надю. — Думаю, уехали и уехали, и не вернутся…

— И деньги зажулят, — подхватил Яковлев.

Все сразу перезнакомились, разговорились, стали угощать друг друга папиросами, бутербродами. Яковлев помог молодым людям разжечь костер. Наладились варить в чугунке суп. Полевой суп, с пшеном и картошечкой, и чтобы припахивал дымом.

Яковлев суетился больше всех, резал складным ножом сало для заправки, подкладывал хворост. Надя сидела тихо, к супу почти не прикоснулась, отмахивалась от комаров. И хозяйка была тут же, охотно, взвизгивая, смеялась.

— Уважаю я лето, — говорила она, — и вас всех уважаю, постояльцев своих, с вами весело… Потом отсиживаюсь зимой в доме, всех вспоминаю, кто ночевал… Все думаю, какая у кого судьба вышла… — Она обняла Надю за плечи: — И тебя буду вспоминать, и доктора твоего…

— Он не мой, у него дома жена…

— Да, у меня дома жена. Аня. Анна Николаевна, — простодушно подтвердил Яковлев.

— У моего друга тоже дома осталась жена, — сказал один из молодых людей. И захохотал.

— Пойду-ка я спать, — Надя вдруг встала. — Спокойной ночи.

Но спать она не легла, села у раскрытого окошка и смотрела сквозь тонкие ветки молодой рябины, посаженной под окном, на двор, где догорал костер. Когда Яковлев подошел к дому, то очень удивился:

— Еще бодрствуешь? А хотела спать…

— Просто и не успела тебе сказать во всей этой суматохе. Тебе никто этого, не говорил? Ты очень похож на доктора из картины…

— Надя, ты гений!

Яковлев счастливо засмеялся.

— Тебе уже говорили? — огорчилась Надя. — Кто?

— Моя Аня… Надя, я очень рад, что и тебе так показалось… — И доктор сказал очень, очень доверительно: — Эта картина, честно тебе говорю, оставила во мне глубокий след…

— Завидую тебе, что ты такой впечатлительный! — почти закричала Надя. И, сердито поглядев на озадаченного Яковлева, захлопнула окно.

А утром она была, как обычно, ровна и спокойна и на встревоженные расспросы Яковлева ответила со смешком:

— Просто слегка позавидовала твоей Ане… Чисто, конечно, теоретически.

— Ты — искренне?

— Вполне.

Доктор напомнил:

— А говорила, что Ани еще нет и в помине.

— Но она ведь есть… — Надя произнесла это и вопросительно и утвердительно, подняв на Яковлева свои зеленоватые глаза.

Яковлев спасовал, пробормотал:

— Конечно… — И прибавил: — Жизнь есть жизнь…

— И прекрасно, и хорошо, — поторопилась успокоить его Надя. — Мне одного хочется: чтобы этот последний день был еще лучше, чем предыдущие…

— Почему последний? Может, мы еще с тобой побродим по Ленинграду, а?

Они развернули карту Ленинграда и его пригородов, уточнили маршрут.

— Я все это хочу видеть, — сказала Надя, — все интересные места, и большое озеро, и Пенаты, где жил Репин. И море. Подумай, как нам повезло, все это по пути… Ты согласен, Леша?