Иван Шевцов - Тля. Антисионистский роман
- Название:Тля. Антисионистский роман
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Институт русской цивилизации
- Год:2014
- Город:МОСКВА
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Иван Шевцов - Тля. Антисионистский роман краткое содержание
Кроме романа «Тля» в книге публикуются воспоминания писателя о деятелях русской культуры.
Тля. Антисионистский роман - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
- Маяковский!... Глыбища-то какая, утес! Мало кто из писателей понимал так глубоко мир империалистических хищников, как он. - И, бросая грохочущие слова, продекламировал:
«Но пока доллар всех поэм родовей.
Обирая, лапя, хапая.
Выступает, порфирой надев Бродвей, капитал - его препохабие».
Владимир с волнением слушал, как он читает стихи «горлана-главаря», затем сказал, вставая:
- Работай, Паша, не буду тебе мешать... - Павел остановил его за рукав:
- Погоди, ты твердо решил ехать в колхоз? - Владимир утвердительно кивнул, и лицо Павла помрачнело.
Глядя в окно на многолюдную улицу, он негромко сказал:
- Мне тоже хочется поехать. Куда угодно: в Сибирь, на Дальний Восток, в Заполярье или на Кавказ. Тысячу пейзажей написал бы. И ни в одном бы не повторился...
Да, брат Володя, мечты и звуки. А пока придется с Николаем Николаевичем... И ты напрасно отказываешься. Колхоз от тебя никуда не уйдет. Давай вот заработаем деньжат и махнем по стране. Вместе, а?
- Для артели Николая Николаевича я не гожусь, а ждать не могу. Вопреки предостережениям Иванова-Петренки спешу «фотографировать» действительность...
- Тебя задела его болтовня? - удивился Павел.
- Только ли болтовня? - переспросил Владимир. - В ней что-то есть. Смысл какой-то есть. Что-то не очень чистое, подленькое. Вот нутром чувствую какой-то подвох, а поймать его не могу, скользкий.
- Чепуха все это. Да мы-то кто - дети? Как-нибудь сами поймем, что такое хорошо, что такое плохо. - Но этот довод не успокоил Владимира.
- Не так просто, Паша. У Осипа Давыдовича своя логика. - И Владимир заговорил голосом Иванова-Петренки: - Искусство общечеловечно. Оно всегда и везде выражало общечеловеческие страсти: горе и радость, гнев и ненависть. Национальные особенности не имеют никакого значения, они противоречат интернационализму искусства. Согласись, Паша, в этих формулировках что-то есть... Действительно, мы - интернационалисты, враги национализма. Не так ли? Вот на этом и спекулирует Осип Давыдович. А спроси-ка его: чьи это страсти, чье горе, чьи радости? Горе безработного или горе миллионерши, у которой скончалась ее любимая собачка? Радость советского человека или радость капиталиста? Или мы отказались от классовых? Как бы ответил на эти вопросы искусствовед Иванов-Петренко, считающий себя марксистом? Ты вдумайся только, о чем он говорил: «Главное в репинском «Иване Грозном» - психология отца-убийцы!» Это мог сказать или бездарный путаник, или шарлатан.
- Ну и пусть себе болтает. А нам-то что от его болтов -ни? К нам это не пристанет, - дружески усмехнулся Павел.
Он ко всему этому относился более спокойно и даже равнодушно, быть может, в силу своего уравновешенного характера. Павел не впервые слышал Иванова-Петренку и его друзей, видел в журналах их статьи, но никогда не читал. «К чему засорять разным вздором голову», - рассуждал он. И вчера его не возмутили речи Иванова-Петренки и Винокурова, но удивило, что им никто не возразил из маститых. Это должен был сделать и докладчик в заключительном слове. Но Николай Николаевич Пчелкин вообще отказался от заключительного слова.
Владимир долго еще не мог успокоиться. Он вдруг вспомнил, что в творчестве Сурикова Иванов-Петренко считает главным «фанатизм» его героев, а в творчестве Репина он усмотрел «социальный заказ», якобы погубивший некоторые его работы. Владимир считал обращение Репина к революционной теме Парижской коммуны выдающимся фактом в его творчестве, а Осип Давыдович по -носил великого художника за это. Что же это? Невежество или сознательная попытка развенчать передвижников, корифеев русского искусства?
Павел слушал друга не перебивая, потом встал и предложил:
- Пошли бродить. К Яше зайдем.
Яшу Канцеля друзья застали в его мрачной неуютной мастерской. Скульптор озабоченно ходил вокруг фигур, закутанных в сырые тряпки, и опрыскивал их водой из пульверизатора.
- Работал? - спросил Павел, подавая руку.
- Самую малость. Да вот сохнет быстро, - ответил Канцель, кивнув на скульптуру. - Сейчас Борис должен зайти, - добавил он после паузы.
Весь в глине и гипсе, усталый и чем-то раздосадованный, Яша усадил гостей на старые, расхлябанные стулья спиной к закрытой мокрыми тряпками скульптуре, а сам сел на какой-то ящик и живо стал расспрашивать Павла о его картине. Потом, перебив себя, пояснил:
- Я тоже о Маяковском подумываю. Скажи, очень трудно? Мне как-то боязно.
Павел понимающе улыбнулся и ответил стихами Маяковского:
- «Я боюсь этих строчек тыщи, как мальчишкой боишься фальши» - И уже серьезно. - В скульптуре, должно быть, легче, чем в живописи. Начинай, Яша, лепить. Не откладывай. А на гранитном постаменте выруби стихи: «И я, как весну человечества, рожденную в труде и в бою, пою мое отечество, республику мою!»
Он стоял посреди мастерской - могучий, готовый еще и еще читать стихи любимого поэта.
- Вот с него и лепи Маяковского, - всерьез посоветовал Владимир Канцелю, указывая глазами на Павла.
А тот шагнул к укрытой скульптуре и сказал повелительно:
- Показывай!
Канцель встал и, хитро подмигнув друзьям, пошел к скульптуре.
- Только уговор: говорить, что думаете, любую правду.
- Ладно, ладно, открывай, твоего самолюбия не пощадим.
Это была скульптура Николая Островского. Писатель-боец был изображен лежащим в постели. Нижняя часть тела до пояса закрыта пледом, голова приподнята на подушке. Высокий лоб, волевое лицо напряжено в глубокой мысли, незрячий взгляд устремлен ввысь. Левая рука лежит поверх пледа на груди, правая - вытянута параллельно телу, крепко сжатый кулак опущен на книгу.
- Любопытно, интересно... - негромко сказал Владимир и почувствовал, что недоговаривает всего противоречивого чувства, вызванного скульптурой.
То ли интуицией, то ли острым наблюдательным взглядом это заметил Канцель и дружески-строго сказал:
- Володя, посмотри мне в глаза. Мы, кажется, условились?
Владимир еще не знал, как объяснить свои сомнения, и начал издалека:
- Видишь ли... Он получился одухотворенный, живой: и лицо, и правая рука - это вылеплено здорово. Но... -И тут блеснула догадка: «Постель! Да, да, зачем постель?» И он продолжал уже уверенно: - Но все это ты, Яша, убил постелью. Постель придавила его. Она заслоняет все живое, хорошее. И даже, ты прости меня, неприятно действует на зрителя. Чем-то напоминает саркофаг.
- М-да, - криво улыбаясь, протянул Канцель. - А что делать? Это же... так и было в жизни, в действительности... Это ведь правда.
Канцель перевел вопросительный взгляд на Окунева. Павел понимал, что нужно сказать что-то, но не знал, что. Внутренне он был согласен с Владимиром, но, как всегда, не торопился с выводами. Он был тугодум и вообще человек невозмутимо-спокойного, рассудочного характера.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: