Иван Шевцов - Тля. Антисионистский роман

- Я кое в чем согласен с Володей: это памятник не для площади, в нем что-то камерное... Но мне лично нравится...

Вошел Юлин. Лицо сияющее.

- Наверное, сто тысяч выиграл? - шутя спросил Павел.

- Выиграл, Пашенька, и больше чем сто тысяч! - Довольно причмокнув языком, Борис выпалил: - Если б вы знали, какая необыкновенная девушка! Мечта, сказка!

- Не все сказки хороши, бывают и страшные, - заметил Павел. - Однако, так и быть, рассказывай. Готовы слушать.

- Я догадываюсь, - уныло сообщил Яша. - Вчера на собрании он познакомился с кудряшками из издательства «Искусство».

Владимир вспыхнул и отвернулся. Окунев сказал:

- Я вижу, это закончится гибелью одного из вас. - Эти слова Павла заставили Бориса взглянуть на Владимира. Взглянув, понял и, чтобы загладить неловкость, сказал:

- Да ведь ты с ней, кажется, знаком?

- Вполне возможно, - ответил Владимир, и Борис понял, что разговор этот неприятен для них обоих.

- Да, товарищи, - спохватился Борис, - вчера Николай Николаевич приглашал нас в свою бригаду, так сказать, официально. Большой мастер ищет подмастерье. Рассчитывает на нас троих.

- Ну и пусть рассчитывает, - мрачно, даже с вызовом бросил Владимир. - А я на днях в колхоз еду.

- Напрасно, - урезонивал его Юлин. - Поработать с Пчелкиным полезно, своего рода школа! А в случае удачи можно и денежки и медальку заработать. - И подмигнул понимающе: - Николай Николаевич знает, что делать.

- Я против бригадного метода в искусстве, - отрезал Владимир.

- А Кукрыниксы? - спросил Павел в упор.

- Кукрыниксы - другое дело. Там редкое творческое содружество, а тут случайное сборище. Что общего между твоим почерком и почерком Карена?

Разошлись хмурые, каждый при своем мнении. Дома, как только Владимир вошел в комнату, Валентина Ивановна спросила, как спрашивала всегда:

- Какие новости, Володенька? - Владимир был сосредоточенно-задумчив. Ответил рассеянно:

- У Паши Маяковский хорош. А Яше Николай Островский не удался...

Мать насторожилась, посмотрела на сына пристально и, должно быть, почувствовала в нем какие-то важные душевные перемены.

Он снял с себя пиджак и галстук и все это аккуратно повесил на спинку стула у обеденного стола. Это означало, что забежал он домой ненадолго. От обеда отказался, сославшись, что «перекусил по дороге». Ему просто не хотелось есть. Постоял у этажерки, снизу доверху заставленной книгами, подошел к картине «В загсе», но тотчас же от нее отвернулся и зашагал по комнате, силясь что-то припомнить, но после встречи с Юлиным думалось только о Люсе.

Владимир подошел к книжной полке, взял томик Горького, раскрыл заложенное место.

«Любовь! Я смотрю на нее серьезно... Когда я люблю женщину, я хочу поднять ее выше над землей... Я хочу украсить ее жизнь всеми цветами чувства и мысли моей». Как это верно! Как и всякий молодой человек. Владимир мечтал об идеальной девушке, и долгое время Люся казалась ему такой. Но теперь...

«А что теперь? Разве произошло что-нибудь. Ведь ничего же не произошло! Борис?.. Ну и что же?»

Мать утюжила на круглом столе белье и тайком наблюдала за сыном.

- Ты бы отдохнула, мама, - посоветовал он. - Дай-ка я доутюжу, а ты ложись, отдохни.

Сын привычно взял электрический утюг, попробовал, достаточно ли он горяч, и с проворством, присущим разве только портным, принялся за работу. С малых лет он был приучен помогать матери по хозяйству: накрыть на стол, вымыть посуду, натереть пол, выутюжить костюм, а иногда и выстирать рубаху для него было обычным делом.

- Как же Яша-то теперь будет? Не примут у него скульптуру? - с участием спросила Валентина Ивановна.

- Ну, это еще не известно. Мне не понравилась, а другим, может, понравится. Наше дело такое...

- Не говори, трудное ваше дело. - Валентина Ивановна сочувственно вздохнула. - Что ни человек, то свой вкус. На всех не угодишь. - Немного подумала и не согласилась с собой. - Хотя хорошая вещь, она для всех хороша. Вот в Третьяковской галерее - смотришь не насмотришься. И ничего, что старинное. Я вот думаю: почему это раньше умели так хорошо рисовать? Почему теперь так не рисуют?

- Да ведь и раньше разные художники были, и теперь не все одинаково пишут. И зрители разные. Ты верно говоришь: что ни человек, то вкус. И Шишкин с Левитаном не всем нравятся.

- Не пойму, кому это Шишкин может не понравиться.

- Есть такие, - подтвердил Владимир. - Перед всем иностранным они готовы на коленях ползать. «Каштаны -это изумительно! Это не то, что традиционные чахлые березки», - передразнил он кого-то.

Валентина Ивановна подумала и сказала, уходя в свою комнату:

- Вот и Борис все о каштанах говорит.

«Почему-то недолюбливает она Бориса», - подумал

Владимир, и мысли его снова вернулись к Люсе.

Закончив утюжить, Владимир достал несколько листов белой гладкой бумаги, сел за письменный стол и крупными буквами написал: «Людмила Васильевна». Но, подумав, зачеркнул и ниже написал торопливо: «Дорогая Люсенька!» И тотчас же зачеркнул и на новом листе начал писать снова:

«Добрый вечер, Люсенька!

Простите мне это письмо: оно будет последним. Сегодня я понял, что нам нужно расстаться. Навсегда... Это нужно было сделать давно. Моя вина. Я не хотел понять, не хотел поверить, что я чужой для Вас, или, как говорят, не герой Вашего романа... Не знаю, будет ли еще кто любить Вас так, как я... Наверно, будет. Вы славная, Вы достойны большой любви и счастья. Так будьте счастливы, Люсенька. Спасибо вам за все доброе и светлое, что оставили в сердце моем.

Быть может, время и расстояние помогут мне. На днях я уезжаю на все лето из Москвы...

Люсенька! Хочется на прощание сказать Вам очень много, но чувствую, что Вы в этом теперь не нуждаетесь.

Помните: если Вам когда-нибудь придется трудно и нужна будет моя помощь, Вы всегда на нее можете рассчитывать.

Прощайте, Люсенька, и простите за эту сумбурную записку.

Вл. Машков».

Внимательно перечитав письмо, он остался им недоволен. Ему казалось, что главное не сказано. А что главное, он и сам еще толком не знал. «Пусть останется так». Запечатал конверт, вложил его в книгу, не спеша оделся и вышел из дому.

Сгущались сумерки, было туманно и сыро.

У Люси Владимир никогда не был, но по почтовому адресу хорошо представлял, где она живет. Комсомольская площадь, большой старинный дом... Бросить письмо в почтовый ящик он не решился: а вдруг на почте затеряется. Нет уж, лучше он отвезет это письмо сам.

Пошел пешком. Помнится, Люся говорила как-то, что живет на пятом этаже... Он поднимется на пятый этаж, опустит письмо в почтовый ящик Люсиной квартиры - и все.

Вот и дом. Вошел в парадное. Лифтерша даже не взглянула на него и не спросила: «Вам к кому?» Но вот на шестом этаже хлопнула дверь. Скорей! Быстро шагнул к почтовому ящику, приоткрыл крышку. Письмо тревожно стукнулось о дно пустого ящика. Он стремительно повернулся и на площадке увидел перед собой Люсю: она спускалась с шестого этажа. Глаза их встретились. Люся протянула ему руку и, не выпуская его руки, точно он мог убежать, сказала: