Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

— Нам все равно, кто приказал! У нас брюхо не спросит — правленье, ты ли!

— Пошто народ морите?

Послали за Андреем Васильевичем.

— Вы чего, ребята, шумите? — прикинулся завхоз ничего не понимающим.

— Ты, завхоз! Мы тебя за этим ставили, чтоб ты нас голодом морил?

— Работаем, работаем, а тут на кусочки посадили!

Ужинавшие побросали ложки и повернулись угрожающе к завхозу. Андрей Васильевич немного струсил.

— Ребята, — просительно заговорил он, — возьмите в соображение, что запасу у нас мало. Надо дотянуть до свежего хлебу. А чтоб дотянуть, економию следует соблюсти!

— Економия! А ты на своей шее економию эту самую соблюдай! На своей!

— Чужим брюхом не командуй!.. Работать работаем, значит и харч должон быть настоящий!

— Вы на себя работаете! Сами хозяева! — врезался в беспорядочный говор Андрей Васильевич.

— Это только так говорится! — крикнул кто-то. Но не успели другие голоса подхватить этот крик, как стоявший в дверях столовой Лундин быстро прошел к столам и поднял вверх руку:

— Стойте, товарищи! Неладный разговор, вижу я, тут промежду вас идет! Совсем неладный!

Лундина в коммуне знали еще плохо. К нему, как ко всякому свежему человеку, попадавшему в деревню, приглядывались настороженно и выжидающе. Поэтому его появление и его возглас произвели некоторое действие. За столами затихло.

— Самый неладный разговор! — продолжал Лундин, оглядывая ужинающих. — В коммуне все хозяева! Значит, если что неладно, так всем сообща и поправлять надо! А на чужого дядю пенять да себя казанскими сиротами выказывать — это забава глупая! Да, попросту, по-рабочему говорю: глупая!..

За столами вспыхнуло недовольство, вот-вот разразится с новой силой крик. Но Лундин не дал этому крику разгореться и продолжал:

— Я, товарищи, правду режу, не стесняясь. По-большевистски! А если у меня что неправильно, так и вы кройте меня без пощады. Только покудова меня не за что крыть, а у вас вот оплошка вышла... Жалуетесь, что мало хлеба? А откуда его взять? Когда коммуна собиралась, когда всё в общее стали слаживать, мало ли кто из коммунаров на сторону запасы разбазаривал? Вошло в думку у некоторых, что раз, дескать, коммуна, то там дадут, и гуляй покудова душа?! Не верно я говорю? Не правильно?

Легкое ворчание прокатилось по столовой. Чей-то голос приглушенно поддержал:

— Верно...

— Разумеется, верно! — укрепившись этой первой слабой поддержкой, подхватил Лундин. — Это как дважды два! А теперь время самое горячее, до урожаю потерпеть нужно, сжаться и не скулить! Чего вы испугались? Хлеба к ужину мало выдали? А вы забыли, что в двадцатых годах мы на фронтах жрали? Да мы бы тогды за два таких ломоточка плясать от радости пошли! И ничего, терпели мы, не бунтовали, а белых мы все же выгнали. На голодное брюхо!

Люди, слушавшие Лундина, который словно застиг их врасплох, очнулись.

— Дак то на фронте!.. По военному времени!

— Никакого сравненья!

— Сравненье полное! — не отступал от них Лундин. — Полное, говорю, с фронтом сравненье! Там — защита позиций да наступление на врага, и здесь то же самое. Защищаем позиции социалистического земледелия, коллективизацию! И наступаем на врагов. Врагов-то не мало кругом. Сами видите, сами знаете!

— Знаем!..

Уловив что-то нездоровое и задорное в этом возгласе, Лундин поискал глазами того, кто перебил его, и внушительно поднял палец:

— Знаете, да, видно, плохо! Ведь это самое разлюбезное дело для наших врагов, когда мы сами начинаем порочить наше общее, кровное дело! Вы вот тут шум подняли из-за недостатков, а врагу, и первому среди них — кулаку, самое это разлюбезное дело. Он уж погреется, попользуется от этого! Не упустит своего!.. А по-рабочему, по-пролетарски, по-большевистски нужно как? Наплевать на временные недостатки, да и нажать на работу! Так нажать, чтобы к зиме самим сытыми быть и государству пользу большую принести!

— Работаем всем горбом, ажно хребты трешшат!...

— По силам работаем! На-совесть!

— Не совсем... — Лундин приостановился и вызывающе оглядел коммунаров. — Не совсем на-совесть работа, товарищи, идет!

— Ты докажи!.. — сорвался кто-то с места. — Докажи!

— На словах можно во всем укорить!

— Словам цена малая!

— А я докажу! У меня цифры имеются! Счет и числа!..

— Давай. Выкладывай!

— Давай твои числа сюда!..

Хозяйка вышла на средину столовой и, немного потеснив Лундина в сторону, пронзительным, высоким голосом прокричала:

— Мужики-и! Кончайте паужин! Управляться нам, стряпухам, надоть!.. Кончайте!

Лундин спохватился. Ужин затянулся. Коммунарам нужно было поесть и пораньше ложиться спать: завтра с зарею на работу.

— Вы, товарищи, ужинайте. Я свои числа да доказательства выложу перед всеми, перед всей коммуной скоро. Может, завтра.

— Посмотрим! — насмешливо и задорно крикнули с дальнего стола. Коммунары угрюмо и поспешно принялись за прерванный ужин.

Цифры и числа, о которых Тимофей Лундин кричал коммунарам в столовой, были неутешительные.

Посевная кампания пришла к концу, а у коммуны оказался громадный недосев. Большой клин хорошей земли оставался незасеянным, потому что нехватило семян. С семенами вышло то же самое, что и с кормами для скота, и как ни выкручивались коммунары, нигде перехватить семян не удалось. Кто-то, памятуя успех Василия, раздобывшего спрятанные корма, сунулся искать этою же дорогой зерно, но ничего не вышло. Все поиски оказались безуспешными.

И совпало, что в дни, когда коммуна была занята целым рядом событий, когда за пожарами и порчей моста пришло покушение на Василия, когда в переплете разноречивых слухов и настроений в коммуне и вокруг коммунаров закрутилось что-то суматошное и беспорядочное, — совпало, что счетовод вытащил свои широкие ведомости и реестры и с непонятной улыбкой и как бы гордясь чем-то, внушительно заявил:

— Вот у меня окончательный итог. Планы плановали на общий посев в 675 га, да чтоб непременно пшеницы было не менее четыреста. А на сегодняшнее число по тем рапортичкам, которые мне через час по столовой ложке товарищ Андрей Васильевич, завхоз, давал, вышло всего только четыреста девяносто шесть и три чети... Ну-те-с, в процентах семьдесят четыре без малого. Ни больше, ни меньше!

Счетовод обвел правленцев и коммунаров, внимательно вслушивавшихся в его слова, торжествующим взглядом и добавил:

— Учет — дело серьезнейшее! Не даром вожди об учете директивы генеральные написали!

Феклуша Баландина, подручный счетовода, пригнулась к столу и спрятала веселую усмешку: эти слова своего начальника она слышала уже не раз, и каждый раз ей становилось смешно от них.

Но Степан Петрович, то ли от внушительных слов про вождей, то ли от объявленной счетоводом низкой цифры выполнения плана, весь ссунулся вниз, осел за столом и молча пожевал губами. Угрюмое молчание оборвал Зайцев.