Максимилиан Кравков - Утро большого дня

— Еще только раз, — сказал Хвощ, — тут и зарою!!

Бригады первого штрека приняли на себя тяжелейшую задачу. Завтра сюда подтянутся рельсы и тогда выручай всю штольню! Готовились к этому делу давно, всем коллективом.

— Рискните! — сказал Вильсон Фролову, — благословляю!

— Изломаем старый порядок! — ответил тогда Фролов.

Риск становился особенно острым в такой момент. А многие не понимали сущности дела.

— Устоим! — похвалялись шахтеры из первого штрека.

— Крепкие надо ноги! — сомневались другие.

— Мы не только ногами, и головой!

Сегодня председатель шахткома, добродушный, но всегда озабоченный человек, измучился беспокойством и явился в штрек. Фролов посмотрел на него блуждающими глазами.

— Покажи свой график!

— Нет графика! В уме он, в книжке у каждого из ребят, а такого, стенного, не составлял. Боюсь! Первый опыт. Но мы возьмем, звезды не потушим!

Их обступили, сверкали из темноты огнями. Председатель схватил за рукав ближайшего долговязого парня в шлеме.

— Стой! Рассказывай, что будешь делать!

— Крепить!

— Ты же забойщик?

— Только крепить...

— Кукушкин, ты встанешь за бур?

— Мала беда! Нет! Мое дело разборка...

— Язви его! Собственный забой не бурить! Производительность же, выше...

— Забудь эту песню!

В темноте засмеялись, забелели зубами.

— Фролов, хозяин, ты слышишь? У вас это что, сговор?

— Сговор! — хохотал Кукушкин, — у нас показательный штрек, товарищ! И все мы профессора! И тебя профессором примем! Гони литровку и примем!

Хохот грохнул под сводами.

— Черти вы, — завистливо вздохнул председатель, — уж вы, ребятушки, того... по-новому-то докажете?

— Хозяину намекни, чтоб деньгу припасал. Большие рубли сшибем!

Фролов провожал председателя до выхода и, волнуясь, старался объяснить:

— Кукушкин артист-забойщик. А лучше Степанова кто крепит? Бондарчук по буру отличник, а до этого всех их мешали в кучу! И среднее выводили, все графики строили на среднего. Кунцов не верит в наш первый штрек. И он прав по-своему. При средней работе не выручит штрек! Затухнет звезда...

— А вы...

— А мы убьем обезличку. Каждый из нас проявит себя!

— И это ты придумал?

— Нет, я только учусь. Кукушкин придумал, Кудреватых и еще кое-кто...

— В добрый час, товарищ, смелые города берут!

— Ускорите посадку четвертой лавы?

— О-о! Сейчас же пойду к Кунцову!

Тяжелую ночь провел Кунцов.

Заснуть не удавалось. Он лежал и думал, пока мысль не превращалась в боль. Тогда он вскакивал, зажигал свечу и принимался ходить. От быстрой ходьбы пламя свечи металось, а вместе по стенам металась косматая безобразная тень.

Вспоминать о Марине было всего больней. Пережитое жгло обидой. Он ходил и курил, садился и вскакивал и все разговаривал сам с собой, топорща пальцы.

— А все-таки, я не стал смешным. Не сказал ей ни слова!

А сам был уверен.

— Знает! Отвергла...

— Почему? — искрение удивлялся он, — раньше иначе на меня смотрела. Изменился я, что ли? Испортился, стал другим?

Не мог допустить, чтобы так, без причины, отвергли его, Кунцова!

Вспоминался Звягин с его сумасшедшей удачей, с проклятой печью, губившей все.

— Вот что мне надо, — хитро придумывал Кунцов, — затмить! Еще ярче устроить! Удивить, как тогда, когда потеряли пласт...

Но поморщился от такой ребяческой выдумки, вспомнил о водке, стоявшей в шкафу, выпил сразу и много, надеясь отвлечься и заснуть.

Алкоголь не принес спокойствия. Еще более обострил мучения, а сверлящие мысли сделал тоньше и проницательней.

Теперь уже Марина становилась неглавным.

— Удивить, как тогда? — язвил он себе. — Да нечем, нечем! Ты выдохся, командир производства! Оттого-то другие и обогнали тебя...

Поникал головой и пьяно жаловался.

— Я хмурый, а они веселые. Потому что могут, потому что имеют силу... Нет, не так! Они веселы и хохочут, а от этого у них сила, от этого они все могут. А я как сломанный...

Вскакивал гневно и остро щурился на свечу.

— Подождите, сорветесь еще на первом штреке! Нельзя бесконечно втирать очки! Нельзя издеваться над здравым смыслом. Вы распишетесь и в квершлаге!

Издали заревел шахтный гудок, словно долго, басисто тянул:

— Нет! Нет!

— А если правы они? — Кунцов вскочил, расстегивая душивший ворот, — кто я буду тогда? Нуль и неубранный труп!

В голове его все спуталось. Неприятные ему люди показались врагами штольни. Несчастье собственного отставания представилось результатом хитрого подвоха. И все это нарастало с каждыми сутками. Сжималось железным кольцом и неотвратимо вело к катастрофе...

Кунцов метался в тисках и не видел выхода. А он был простой до смешного — пойти и все рассказать! Но такое признание казалось ему чудовищной казнью над самим собою. Он же хотел вырваться из кольца прежним Кунцовым и выхода отыскать не мог!

— Неправдоподобно! — кричал он и бил себя в волосатую грудь, — труп и такое здоровое мясо! Бороться буду! Вот что мне нужно!

— А с кем? — продолжал он, трезвея, и осматривал комнату, — с Фроловым? С Вильсоном? Почему не с Кукушкиным, не с шахтером, который завтра придет и заявит:

— Я придумал!

— И сделает, на разгром и насмарку всяческих норм. И технических, и моих, житейских... А Звягину я припомню!

Часы показали далеко за полночь и у Кунцова в запасе осталось одно — страшный секрет четвертой лавы.

— Я сделал все, — убито сказал он себе, — все, чтобы не допустить. Меня опрокинули и по мне прошли — твори, господи, волю свою!

Утром, придя на работу, он вызвал Звягина.

— Извините меня, — сухо сказал он, не подавая руки, и опустил глаза, — третьего дня я погорячился!

Звягин почувствовал себя неловко и не знал, что ответить.

— Вот и ладно! — похвалил председатель шахткома, бывший в кабинете.

— Теперь так, товарищ Звягин, — начал Кунцов, попрежнему не поднимая глаз, — я отдал приказание посадить четвертую лаву. Я, как и раньше, считаю ее опасной. При посадке должен быть технический надзор!

Звягин вспыхнул до самых ушей: — не за труса ли он его считает?

— Разрешите присутствовать мне?

— За этим я вас и позвал. Подождите минутку! — и вышел из кабинета.

Наступило молчание. Звягин сидел и глядел в окно, а председатель просматривал новые газеты.

— Читай, — повернулся он к Звягину, — с шести тысяч метров, затяжным прыжком! Есть же такие герои!

Дверь заскрипела и в нее просунулась голова Кукушкина. Он огляделся, весело подмигнул председателю и, мягко ступая, вошел в кабинет. Непокрытые волосы его стояли торчком, шахтерка была нараспашку, а под ней красовался оранжевый джемпер. Кукушкину было лет тридцать пять и зубы его блестели от вечной улыбки.